Было время, жил один бедняк на свете, давно было то время. Совсем бедно жил джигит, всего и добра, что ведро непарное. Одинок был опять-таки. Пошёл он как-то ночью к проруби за водою, пошёл да видит: стоит возле проруби девушка, да красивая такая. Глянула на него девица, с улыбкой и говорит:
— Отчего ты, абый, с непарным ведром по воду ходишь?
Не захотелось джигиту в своей нищете признаваться. Говорит он ей:
— Торопился шибко, вот и взял одно ведро впопыхах.
Девица говорит:
— Дай ведро, абый, я сама тебе зачерпну.
Ладно. Хороша девка, и фигура у неё аккуратная. Очень понравилась она джигиту. Известное дело: коли сойдутся джигит с девушкой, всё одно, что огонь к вате поднесть. Положил глаз джигит на эту девицу.
— Ты как это в нашем ауле оказалась? — спрашивает он.
А девица вопросом отвечает на вопрос:
— Ты женат, абый, или нет ещё?
Тот говорит:
— Нет, холостой пока. Жениться времени пока нету.
Опять он спрашивает:
— А ты здесь откуда взялась?
Девица и говорит:
— Не следовало бы тебе рассказывать, да скажу: ни отца у меня, ни матери.
Джигит говорит ей:
— Ты вроде меня, значит, сирота. У меня тоже родители померли.
Девица говорит:
— Тут меня один замуж звал, решилась я, да заплутала здесь, дороги что-то не найду и куда идти не знаю.
— Брось ты эту затею, лучше выходи за меня, и дело с концом, — говорит джигит.
Девица говорит:
— Ладно, пойду, коли возьмёшь, только чур: не попрекать потом, что безродная.
Джигит говорит:
— Я и сам одинок.
Много они там слов сказали друг дружке. Пошла девица за джигитом и ведро с водою сама донесла до дому. Вот пришли они домой. Джигит и говорит:
— Надо муллу позвать, чтоб всё по закону было: никах и прочие штуки. Иначе интересу нет.
— Ладно, — отвечает девица.
Засучила она рукава и вмиг полы вымыла, печку побелила и самовар раздула. Когда уж она привела избу в порядок, джигит к мулле отправился. Вошёл он, поздоровался, чин по чину. О здоровье учтиво справился.
Ухмыльнулся мулла, говорит:
— Как делишки?
— Потихоньку, мулла-абзый, — отвечает джигит. — Тут привёл я кой-кого в дом, пришёл бы, никах прочитал, чтоб всё по закону, а?
— Ладно, ладно, — соглашается мулла.
Обрадовался, конечно, думает — дадут ему чего за молитву, а как же, положено давать. Натянул мулла чапан, чалму парадную нацепил, огромадную. На палку суковатую опёрся, в коей длины два его роста с половинкой. Говорит он жене своей:
— Ты, старуха, самовар пока разогрей, там, чую, угощенья не приготовили. Я мигом обернусь.
Жена говорит:
— Рубаху, может, сменишь?
Мулла говорит:
— Там жирного не подадут, не накапаю.
Вот у джигита чай приготовили. Муллу теперь ждут. Идёт мулла крупными шагами в больших башмаках. Добрался. Вышли встречать его. Зашёл мулла, всех поприветствовал. В красном углу для муллы подушка с соломой приготовлена: мягко будет мулле, позаботились. Засиял мулла. Говорит хозяину:
— Ты, братец, я вижу, расстарался, похвально, похвально!
Тот говорит:
— Уж не обессудь, мулла-абзый, чем богаты, тем и рады, ты наше положение знаешь.
Двух соседей привёл: как свидетелей. Сели. Вынул мулла метрику из-за пазухи, всё как надо, по форме собирается.
— Отца как звали, не знаю, — отвечает невеста на вопрос муллы. — Ни отца у меня, ни матери, с детских лет сирота.
— Из какой деревни-то будешь? — продолжает мулла свой расспрос.
Не может сказать невеста и ляпнула, что на ум пришло:
— Из деревни Темнота.
Остолбенел мулла: что за деревня такая?
Ладно, прочитал мулла никах, честь по чести, расписаться их попросил. Свидетели тоже к бумаге приложились. В этот миг у жениха зачесался живот, и он сунул руку за пазуху, почёсывает слегка. Мулла подумал: сейчас, мол, дадут ему, что причитается, глаз отвести не может. Вытащил джигит руку — пустая. А только видит он, что мулла заскучал, ждёт мулла.
— Мулла-абзый, в долгу не останусь, — утешает джигит.
Мулла говорит:
— Да уж надо бы чего ни то сыскать, а то как же…
Объясняет джигит:
— Вот, лаптей две пары имею. Как продам, занесу тотчас.
Мулла говорит:
— И лаптями годится, я их работнику своему отдам.
Забрал у джигита последние лапти.
Вот ушёл мулла. И свидетели вьшли. Стали молодые чай пить с прибаутками. Теперь молодка — законная жена джигиту. День живут, два живут, целую неделю прожили. Баба-то цветёт, за домом смотрит. У джигита плохи дела: день ото дня всё сохнет да желтеет, будто хворый смертельно. Не утерпел он, соседям пожаловался. Говорит:
— Что такое со мной содеялось? С каждым днём всё слабею, будто кровь из меня тянут.
Соседи ему говорят:
— Ты проверь-ка жену свою: уж не Юха ли оборотень? Ежели пупок у ней отсутствует, значит, точно Юха. Тогда, ежели она без пупка, ты на ночь всю воду из дому убери и двери запри. Притворись, будто спишь, а сам поглядывай за ней.
Пошёл джигит домой и углядел, что у жены заместо пупка гладкое место. Тогда вылил он, перед тем как спать ложиться, всю воду, двери запер накрепко, сам захрапел понарошку. Полночь настала. Спрыгнула жена его с сэке, по дому пометалась и опять легла. Сама лежит, а языком стёкла оконные лижет: во каков язык у жены. Джигит, конечно, всё это ясно видел, однако смолчал.
На другую ночь опять он спящим притворился. Время за полночь — опять жена его принялась стёкла лизать.
Встали поутру, джигит ей говорит:
— Ты не пара мне вовсе, неподходящая.
Жена ему говорит:
— Как это так: неподходящая? Такая же, как ты: дочь бедного человека. Чего скажешь — выполняю, работы никакой не чураюсь, ты чего?
Джигит говорит:
— Выполнять-то выполняешь, а чего сегодня ночью делала?
Жена говорит:
— Как чего? Спать легла, спала до утра.
— Нет, ты не спала, — попрекает джигит, — а стёкла оконные лизала. И меня потихоньку изводишь. А намедни то же самое проделывала, своими глазами видел.
Жена говорит:
— С этого дня чтоб не смел мне эдакое в глаза говорить.
Обхватила она его и сдавила так, что тот чуть из кожи не вылез.
Взмолился джигит, говорит ей:
— Ежели в живых оставишь, никогда больше и слова не скажу.
Жена ему говорит:
— Чтоб я больше от тебя эдакого никогда не слышала.
— Клянусь, не услышишь, — обещает джигит.
Спасся он от смерти, отпустила его жена.
Ладно. Отпустила она его всё-таки. Жизнь идёт себе потихоньку. У джигита в городе родственник жил, дядя по матери. Пишет он дяде письмо: «В такой, мол, переплёт попал, подскажи, чего мне такое сделать, как быть?»
Дошло письмо куда следует. Вскрыл дядя письмо, читает: плохи дела племянничка. Направился дядя на завод, где котлы пароходные делают, материалу набрал чугунного, велел баню выстроить. Вот баня готова, а дядя племянничку письмо отправляет: так, мол, и так, жду вас с молодой супружницей в гости. Получил джигит письмо. Отношения у них с женой теперь отменные. Доверяют друг другу. Письмо это жене прочёл, жена радуется: в город поедут, шутка ли! Дядя заботливый, даже денег на дорогу выслал. Купили они билеты и в город поехали.
Добрались до города. Дядя с женой встретили родственников хорошо, душевно встретили. Племянника-то едва узнали, так с лица изменился: пожелтел, высох. Заплакали дядя с женой, на племянника глядючи. Обновок надарили — и племяннику, и жене его — переоделись они в обновки. Теперь так дело пошло: поели все, попили, дядя и говорит племяннику:
— Ступайте-ка вы, милые, в баньку. Баня у нас своя, хорошая баня.
Пошли они в баню. Пришли, а баня-то не простая: вся как есть из металла железного. Стоит дверь закрыть, как захлопывается с треском, будто замочек секретный в портмоне. Джигит и говорит жене:
— Ступай вперёд, погляди там, воды хватит ли, веничек покамест попарь.
Та одна идти не решается. Муж опять ей говорит:
— Ступай, чего ты мнёшься, голову пока намочи. Я только бельишко скину и приду, ступай пока!
Пошла жена в баню, оглядывается. Только она порог переступила, тресь! — парень дверью и захлопнул её в бане. Она всё ж таки успела его околдовать: орёт джигит благим матом, жалеет её.
Тут и дядя подоспел. На раскалённый металл льют теперь сверху воду. Внутри, конечно, жар неизъяснимый. И воды там не приготовлено, конечно. Теперь туда, в баню-то раскалённую, жара ещё припустили. Визг оттуда несётся, вой да рёв — не приведи Аллах. Джигита увели оттуда, через три часа пошли, проверили. Язык у неё трижды вокруг дверной ручки обвился, а сама, говорят, в змею обратилась, да спеклась там дочиста.
Джигит с того дня на поправку пошёл и душой постепенно успокоился. И жил себе припеваючи до конца дней своих…
