Добро пожаловать!

Народные и авторские произведения размещены на сайте исключительно в ознакомительных и/или образовательных целях

Турай Батыр

Жи­ла, го­ворят, в да­лёкие вре­мена од­на жен­щи­на. Три до­ма име­ла: один со­сед­ский, дру­гой не пос­тро­ен­ный, а у треть­его и сруб ещё не сруб­лен. Вот она и жи­ла в ла­чуге. А ла­чуга бы­ла знат­ная, всем до­мам дом: об­ла­ком кры­та, вет­ром за­коно­паче­на. Но хоть и бед­но та жен­щи­на жи­ла, а все ж не по­бира­лась.

И был у неё, го­ворят, сын по име­ни Ту­рай, гро­мад­но­го рос­та и бо­гатыр­ской си­лы джи­гит. Здо­ровал­ся — без ру­ки ос­тавлял, вер­хом са­дил­ся — хре­бет ко­ню пе­рела­мывал, а уж на май­да­не ник­то не мог про­тивос­то­ять. Имя Ту­рай-ба­тыра с уст люд­ских не схо­дило.

Но хоть и статью он удал­ся, и на ли­цо при­гож был, а де­вуш­ки за не­го не шли. Приш­лёт Ту­рай сва­ху, а они толь­ко от­махнут­ся. Че­ловек, в ла­чуге жи­вущий, где не­вес­ту при­мет, где ре­бён­ка рас­тить бу­дет?

Хо­дил Ту­рай один, хо­дил, а по­том и го­ворит ма­тери:

— А от­прав­люсь-ка я, ма­ма, странс­тво­вать… По чу­жим кра­ям поб­ро­жу, на бе­лый свет пог­ля­жу, авось и по­везёт мне, бо­гатым вер­нусь, А мо­жет, и де­вуш­ку встре­чу, что мне же­ной, а те­бе не­вес­ткой ста­нет.

От­ве­ча­ет ему мать:

— Во­ля твоя, сы­нок, хо­чешь ид­ти — иди… Да толь­ко пом­ни: единс­твен­ный ты у ме­ня. Про­падёшь — что де­лать без те­бя бу­ду?.. А слу­чит­ся что с то­бой — как уз­наю, жив ли, здо­ров ли?

Взял юно­ша тог­да пе­ро гу­синое и в щел­ку над дверью до­ма вот­кнул.

— Не го­рюй, ма­ма, — го­ворит. — Вер­нусь я. А ес­ли бе­да ка­кая слу­чит­ся, кровь с это­го пе­ра за­капа­ет. Сле­ди за ним.

Поп­ро­щал­ся джи­гит с ма­терью, под­по­ясал­ся, кис­тень свой взял и пус­тился в даль­ний путь.

День шёл Ту­рай, ночь шёл, а все­го-то вер­шок пу­ти про­шёл. Как-ни­как доб­рался он до гор вы­сочен­ных. Слы­шит он вдруг гул гро­мопо­доб­ный. Смот­рит джи­гит: две го­ры друг о дру­га бь­ют­ся. По­дошёл поб­ли­же, ви­дит — ба­тыр си­дит да те­ми дву­мя го­рами, как ка­меш­ка­ми, за­бав­ля­ет­ся.

Спра­шива­ет Ту­рай:

— А что это ты де­ла­ешь?

— Да вот, — ба­тыр от­ве­ча­ет, — те­бя ожи­да­ючи, ка­шу на­думал сва­рить. Ви­дишь, из ог­ни­ва огонь до­бываю…

А зва­ли это­го ба­тыра Та­ука­зар. Даль­ше они в путь вмес­те дви­нулись. Шли, шли, а по­том ещё од­но­го встре­тили. Брал тот ба­тыр ог­ромные кам­ни, в ку­лаке сжи­мал их, по­том выб­ра­сывал.

— Что это ты де­ла­ешь? — спра­шива­ют они его.

— Да вот, — ба­тыр го­ворит, — вас ожи­да­ючи, ка­шу на­думал сва­рить. Ви­дите, мас­ло из кам­ней вы­жимаю…

А это­го ба­тыра зва­ли Таш­ка­зар. И пош­ли три дру­га за счасть­ем вмес­те.

День шли, ночь шли, мно­го лу­гов, озёр и рек ми­нова­ли и доб­ра­лись до од­но­го дре­муче­го ле­са. Уж та­кой гус­той, тём­ный был, та­кой неп­ро­лаз­ный да ди­кий — ни­ког­да здесь че­лове­чес­кая но­га не сту­пала. Вот про­бира­ют­ся друзья са­мой ча­щобой и вдруг ви­дят из­бу. Внутрь за­ходят: очаг есть, у оча­га—ка­зан, в пе­ред­нем уг­лу — сэ­ке, мис­ка да лож­ка — вся ут­варь на мес­те, а хо­зя­ев не вид­но:

Пе­рено­чева­ли ба­тыры в до­ме раз, по­том вто­рой — ник­то не по­яв­ля­ет­ся.

— Лад­но, — ду­ма­ют друзья, — от­дохнём здесь нем­но­го, ди­чи нас­тре­ля­ем, а там вид­но бу­дет.

Вот от­пра­вились Та­ука­зар и Ту­рай на охо­ту, а Таш­ка­зар в из­бе ос­тался еду го­товить. Толь­ко он суп сва­рил — кто-то в дверь сту­чит:

— От­кры­вай!

От­кры­ва­ет Таш­ка­зар дверь, и вхо­дит в неё вы­соко­мер­ный, кич­ли­вый кар­лик: Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять.

—  По­сади ме­ня на на­ры, — при­казы­ва­ет. По­садил Таш­ка­зар.

—  Суп да­вай, — го­ворит. По­дал Таш­ка­зар суп в мис­ке.

—  Ма­ло! Весь ка­зан да­вай! — кри­чит.

— Весь не мо­гу, — го­ворит Таш­ка­зар. — Мне ещё то­вари­щей кор­мить.

Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять но­гами на ба­тыра за­топал:

— Ах вот ты как?! А ну не­си ка­зан, не то ху­же бу­дет!..

При­нёс Таш­ка­зар ка­зан, пос­та­вил пе­ред ним. Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять суп прог­ло­тил, а по­том убил Таш­ка­зара и ушёл.

Ту­рай с Та­ука­заром с охо­ты вер­ну­лись и гла­зам сво­им не ве­рят: друг уби­тый ле­жит, а ка­зан пус­той на по­лу ва­ля­ет­ся. Кто здесь по­бывал? Да кто бы не по­бывал, а Таш­ка­зар мёртв, не вста­нет. По­горе­вали о нём друзья, по­горе­вали, да де­лать не­чего, на­до даль­ше жить.

На дру­гой день Ту­рай-ба­тыр один на охо­ту от­пра­вил­ся.

Толь­ко Та­ука­зар ус­пел суп сва­рить, сно­ва в дверь сту­чат­ся:

— От­во­ри!

От­крыл Та­ука­зар. Вхо­дит в дверь кар­лик Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять.

— А ну под­са­ди! — го­ворит.

Под­са­дил Та­ука­зар кар­ли­ка, а тот сно­ва весь ка­зан с су­пом пот­ре­бовал. А ког­да от­ка­зал­ся джи­гит, убил и его, как Таш­ка­зара. Убил, суп прог­ло­тил и ис­чез.

Воз­вра­тил­ся Ту­рай-ба­тыр с охо­ты, а Та­ука­зар мёртв. Опе­чалил­ся Ту­рай. За­думал­ся — чь­их же это рук де­ло? Ну, ни­чего, ду­ма­ет, зав­тра я сам в до­ме ос­та­нусь, уз­наю, кто тут зло не­видан­ное, нес­лы­хан­ное тво­рит.

Не по­шёл на­зав­тра Ту­рай в лес за дичью. И толь­ко суп у не­го сва­рил­ся, как сно­ва в дверь зас­ту­чали.

—  От­крой!

—  Су­мел прий­ти, — Ту­рай от­зы­ва­ет­ся, — су­мей и от­крыть!.. От­крыл Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять дверь и во­шёл.

—  Под­са­ди! — го­ворит.

—  Су­мел вой­ти, — ба­тыр от­ве­ча­ет, — су­ме­ешь и взоб­рать­ся!

За­лез кар­лик на на­ры, сел, бо­роду к се­бе от две­ри под­тя­гива­ет.

— Суп да­вай!

— Есть хо­чешь — сам бе­ри!

Толь­ко Ту­рай это ска­зал, сос­ко­чил Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять на пол, и ста­ли они драть­ся. Всё вок­руг пе­ревер­ну­ли. Схва­тил Ту­рай-ба­тыр кар­ли­ка за бо­роду, на­мотал её на ру­ку да как хва­тит оземь — по ко­лено Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять сквозь пол про­валил­ся. Под­нял тог­да кар­лик ба­тыра и так вверх бро­сил, что тот всю кры­шу раз­ме­тал и в не­бо взле­тел… Три дня и три но­чи они би­лись, и одо­лел-та­ки Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять Ту­рая.

А ког­да приш­ла к ба­тыру смерть, то в тот же миг с гу­сино­го пе­ра в до­ме его ма­тери кровь за­капа­ла. Уви­дела это мать, за­рыда­ла в го­лос, а по­том соб­ра­лась и сы­на ис­кать пош­ла.

— Ай, сы­ночек мой… Что же с то­бой прик­лю­чилось, и где ис кать те­бя?..

Муд­рая, од­на­ко, жен­щи­на бы­ла мать Ту­рая. Где пеш­ком, где вер­хом, где пря­мо че­рез го­ры, где круж­ной до­рогой доб­ра­лась она до то­го дре­муче­го ле­са, наш­ла сво­его сы­на. Про­чита­ла над ним мо­лит­ву и ожи­вила его, теп­ло ма­терин­ское в грудь вдох­нув.

От­крыл Ту­рай гла­за.

— Ох, и дол­го же я спал, — го­ворит.

— Ах, сы­нок, — мать го­ловой ка­ча­ет. — Лад­но я по­дос­пе­ла, а то зас­нул бы ты веч­ным сном.

Стал Ту­рай-ба­тыр про­сить, чтоб и дру­зей его она к жиз­ни вер­ну­ла.

— Ай-хай, да вый­дет ли у ме­ня, сы­нок?.. — мать го­ворит. — Ты мне род­ной, а то­вари­щи твои дру­гих ма­терей де­ти…

Уп­ра­шива­ет Ту­рай:

— Они мне уже братья ста­ли… Ожи­ви их, ма­ма…

За­дума­лась мать. Дол­го мол­ча­ла, ду­мала, а по­том го­ворит:

— Лад­но, будь по-тво­ему. Ка­кая мать сво­ему ре­бён­ку от­ка­жет. Толь­ко знай: сколь­ко жиз­ненной си­лы я в них вдох­ну, столь­ко из ме­ня уй­дёт. Да не жаль мне си­лы — лишь бы друзья твои хо­роши­ми людь­ми ока­зались…

Вдох­ну­ла она в Та­ука­зара и Таш­ка­зара жизнь и в тот же миг, обес­си­лев, на зем­лю упа­ла.

Очень за­боти­лись три джи­гита о ма­тери Ту­рая. Ло­синым мо­локом её от­па­ива­ли, мя­сом ку­ропа­ток кор­ми­ли. Ста­ла она по­нем­но­гу поп­равлять­ся. А ког­да сов­сем выз­до­рове­ла, про­води­ли её друзья до­мой и сно­ва в путь пус­ти­лись.

А ещё ска­зать на­до, что ког­да кар­лик Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять с Ту­ра­ем бил­ся, силь­но его ба­тыр ра­нил. И из той ра­ны всё вре­мя ка­пала кровь и на до­роге зас­ты­вала. Вот по этим сле­дам и от­пра­вились три дру­га-ба­тыра. Шли они шли и при­вели их сле­ды к глу­боко­му — дна не ви­дать — ко­лод­цу.

Ту­рай-ба­тыр го­ворит то­вари­щам:

— Я в ко­лодец спу­щусь. А ког­да на­до бу­дет об­ратно, дам вам знать, вы ме­ня на­верх и вы­тащи­те.

По­лез Ту­рай в ко­лодец. Дол­го спус­кался, а ког­да доб­рался до дна, смот­рит, а дно-то су­хое. Пог­ля­дел Ту­рай кру­гом — вро­де на ка­кой-то дру­гой свет по­пал: рав­ни­на, а нев­да­леке и го­род вид­не­ет­ся. Да ещё и чей-то гром­кий рёв с той сто­роны до­носит­ся, не зве­риный, но буд­то и не че­лове­чий.

Доб­рался джи­гит до ок­ра­ины го­рода, за­шёл в до­мик к од­ной ста­рухе.

— Ска­жи, ба­буш­ка,— спра­шива­ет ба­тыр, — кто это ре­вёт так?

— А это, сы­ночек, — та от­ве­ча­ет, — па­дишах ди­вов кри­чит. Цар­ских до­чек в чу­жом краю ук­рал, да с ба­тыра­ми драть­ся приш­лось. Силь­но ра­неный, го­ворят, вер­нулся. Вот до сих пор и ре­вёт от бо­ли.

Ту­рай го­ворит:

— А как бы мне на не­го пос­мотреть, ба­буш­ка? Ни ра­зу жи­вого па­диша­ха не ви­дел…

— Ай-хай! — ста­руха огор­ча­ет­ся. — Не на­до ту­да хо­дить. Во двор­це у не­го доч­ки па­дишах­ские жи­вут. Ка­кие толь­ко ба­тыры их спас­ти ни пы­тались, а ник­то из этих юно­шей жи­вым не вер­нулся.

А Ту­рай как про до­черей па­дишах­ских ус­лы­шал, так ещё боль­ше во дво­рец ди­ва за­хотел. Не­вес­ту-то он се­бе по­ка так и не на­шёл.

— Будь что бу­дет, — го­ворит, — а ту­да я схо­жу. Ты мне, ба­буш­ка, толь­ко до­рогу ука­жи.

Дол­го ста­руху уп­ра­шивал, по­ка не сог­ла­силась она. Объ­яс­ни­ла Ту­раю до­рогу. И со­вет да­ла:

— Са­мого ди­ва си­лой, мо­жет, и одо­ле­ешь. А вот со стра­жей его ни си­лой, ни злостью не спра­вишь­ся, а од­ним толь­ко доб­ром. Возь­ми с со­бой, джи­гит, воз се­на, ба­ранью ту­шу, одёж­ку-обув­ку да еды, питья по­боль­ше…

Пос­лу­шал­ся Ту­рай-ба­тыр ста­руху. Дос­тал всё, о чём она го­вори­ла и от­пра­вил­ся ко двор­цу па­диша­ха ди­вов.

До­шёл он до пер­вых во­рот. А у во­рот бык сто­ит, ог­ромный, сви­репый. Гла­за кровью на­литы, а бо­ка вы­сокие так и хо­дят — впро­голодь, ока­зыва­ет­ся, па­дишах ди­вов свою стра­жу дер­жит: чем го­лод­нее, мол, тем злее. Взре­вел бык, бро­сил­ся на джи­гита, вот-вот под се­бя по­дом­нёт или на ро­га под­ни­мет. Тог­да бро­сил ему Ту­рай-ба­тыр се­но. Ос­та­новил­ся бык, стал се­но есть. А Ту­рай ми­мо не­го внутрь прос­ко­чил.

Ко вто­рым во­ротам ба­тыр под­хо­дит. Толь­ко приб­ли­зил­ся, как стая го­лод­ных псов к не­му ки­нулась — вот-вот на час­ти ра­зор­вут. Бро­сил им Ту­рай ба­ранью ту­шу. Ос­та­нови­лись со­баки, за­рыча­ли и ста­ли ту­шу тер­зать. А джи­гит даль­ше по­шёл.

У треть­их, ви­дит, че­ловек сто­ит. Одеж­ды на нём нет, те­ло всё в руб­цах от по­бо­ев, бле­ден и худ он, как смерть, но и зол не мень­ше. Из­ловчил­ся Ту­рай и наб­ро­сил на не­го быс­тро свой чек­мень:

— Пог­рей­ся, друг!..

Отог­релся нем­но­го сто­рож и го­ворит:

— Хо­роший ты че­ловек… В пер­вый раз моё те­ло теп­ло по­чувс­тво­вало, в пер­вый раз уши лас­ко­вые сло­ва ус­лы­шали. Пусть те­бе, брат, до­рога ров­ной бу­дет…

Сов­сем нем­но­го Ту­раю до двор­ца ос­та­валось, как вдруг вы­бега­ет от­ту­да навс­тре­чу ему кра­сави­ца, од­на ще­ка ко­торой лу­не, а дру­гая сол­нцу по­доб­на.

— Эй, джи­гит! — го­ворит. — Ка­кие доб­рые вет­ры те­бя сю­да за­нес­ли? Не те­бя мы, род­ной, жда­ли, а зло­го ди­ва. Спа­си нас, выз­во­ли, про­падём мы здесь…

Мно­го дней Ту­рай-ба­тыр, ус­та­ли не зная, ша­гал, мно­го но­чей не спал. От­ве­ча­ет де­вуш­ке:

— Из­да­лека я, кра­сави­ца, иду. Ус­тал. Что­бы с ди­вом уп­ра­вить­ся, мне сил наб­рать­ся нуж­но…

Па­дишах­ских до­черей ока­залось три. При­нялись его уго­щать. Пер­во-на­пер­во од­на из них ай­ран при­нес­ла — жаж­ду уто­лить, по­том ста­ла суп ва­рить; дру­гая при­тащи­ла из пог­ре­ба бо­чонок ме­дову­хи да ка­зылык и про­чей сне­ди вся­кой выс­та­вила; третья рас­то­пила ба­ню бе­лую и во­ды на­тас­ка­ла из реч­ки.

По­ел-по­пил Ту­рай-ба­тыр, в ба­не по­парил­ся, от­дохнул три дня, а по­том к хо­зя­ину двор­ца за­явил­ся. За­ходит Ту­рай в зал, а там Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять ле­жит-по­лёжи­ва­ет на сэ­ке, бо­роду по­весил на пол­ку, а ко­нец той бо­роды до­чери па­дишах­ские зо­лотой гре­бён­кой рас­чё­сыва­ют.

— Эй, див! — ба­тыр кри­чит. — Мно­го ты кро­ви про­лил, мно­го де­тей си­рота­ми ос­та­вил, а те­перь те­бе са­мому ко­нец при­шёл!.. Ну, го­вори, тя­гать­ся бу­дем или ки­дать­ся?

Сам-с-пядь-да бо­рода пя­дей пять с мес­та вско­чил, ру­кава за­сучил:

— Не те­бе со мной тя­гать­ся, не те­бе и ки­дать. Не ро­дил­ся ещё тот ба­тыр, кто со мной бо­роть­ся мо­жет!.. Не знаю, как у вас, а у нас вот так бь­ют!

И с эти­ми сло­вами уда­рил див что бы­ло си­лы Ту­рай-ба­тыра. Упал джи­гит без па­мяти. Див саб­лю из но­жен вы­тащил, что­бы го­лову ему от­сечь, да до­чери па­дишах­ские по­меша­ли, за ру­ки его уце­пив­шись. А Ту­рай ус­пел уже в се­бя прий­ти.

— А в на­ших кра­ях вот так бь­ют!.. — крик­нул он, схва­тил ди­ва за бо­роду, на­мотал её на ру­ку — и с раз­ма­ху об пол! Толь­ко чёр­ное пят­но от кар­ли­ка ос­та­лось.

Об­ра­дова­лись па­дишах­ские до­чери, при­нялись ба­тыра и друг друж­ку об­ни­мать да це­ловать. Три дня и три но­чи праз­дно­вали они. А по­том заб­рал Ту­рай-ба­тыр из двор­ца всё зо­лото, се­реб­ро и са­моц­ве­ты и по­вёл де­вушек к ко­лод­цу.

Двум стар­шим ска­зал:

— На­вер­ху ме­ня два то­вари­ща ждут. Джи­гиты они вид­ные, хо­тите — свадь­бы иг­рай­те.

Млад­шей же, той, что к не­му навс­тре­чу из двор­ца вы­бежа­ла, го­ворит:

— А ты, ми­лая, ес­ли я те­бе нрав­люсь, ма­тери мо­ей сно­хой бу­дешь, а мне — же­ной.

Улыб­ну­лась млад­шая в от­вет: как та­кой джи­гит мо­жет не нра­вить­ся!..

Лад­но, ста­ли Таш­ка­зар и Та­ука­зар из ко­лод­ца до­бычу под­ни­мать. Сна­чала дра­гоцен­ности вы­тащи­ли. По­том од­ну за дру­гой де­вушек, от стра­ха виз­жа­щих. Пос­ледним Ту­рай-ба­тыр в ве­рёвоч­ную пет­лю сел. Под­ня­ли его Таш­ка­зар и Та­ука­зар поч­ти до края ко­лод­ца, Ту­рай уже бе­лый свет уви­дел, а по­том взя­ли и пе­рере­зали ве­рёв­ку — жад­ность их, вид­но, обу­яла. И по­летел Ту­рай-ба­тыр вниз, на дно.

Ник­то не зна­ет, сколь­ко он без па­мяти про­лежал. По­том оч­нулся, на­конец, вспом­нил, что с ним стряс­лось, и опе­чалил­ся. Не о зо­лоте — что бо­гатс­тво? Бы­ли бы ру­ки, а бо­гатс­тво — де­ло на­жив­ное, а об из­ме­не то­вари­щей сво­их. Друг пре­даст — буд­то соль на ра­ну…

Что де­лать?… Сно­ва Ту­рай к той ста­рухе по­шёл:

— Не­удач­ли­вый я, вид­но, че­ловек… Не зна­ешь ли ты, ба­буш­ка, как мне от­сю­да до­мой выб­рать­ся? На­учи, ес­ли зна­ешь!..

Вы­вела ста­руха­Турая из до­ма и по­каза­ла тро­пин­ку, что по скло­ну ов­ра­га спус­ка­ет­ся:

— Иди по этой троп­ке. До­берёшь­ся до боль­шо­го озе­ра, пос­ре­ди не­го ос­тров уви­дишь, на ко­тором вет­вистый вяз рас­тёт. А под вя­зом бу­дут два коз­ла бо­дать­ся, бе­лый и чёр­ный. Тут уж как по­везёт: за бе­лого су­ме­ешь ух­ва­тить­ся — вы­несет он те­бя на бе­лый свет, за чёр­но­го— пло­хо твоё де­ло. Смот­ри, не про­мах­нись!

Поб­ла­года­рил Ту­рай-ба­тыр ста­руху за доб­рый со­вет, ли­цо во­дой клю­чевой умыл, пе­репо­ясал­ся и по­шёл по тро­пин­ке, ка­кая ука­зана бы­ла. День шёл, ночь шёл. На тре­тий день, ког­да сол­нце за пол­день пе­рева­лило, доб­рался до боль­шо­го озе­ра. Гля­дит — всё в точ­ности так, как ста­руха рас­ска­зыва­ла: пос­ре­ди во­ды ос­тров, на ос­тро­ве вяз, под вя­зом два коз­ла здо­рову­щие, что твои бы­ки, бо­да­ют­ся. Один бе­лый, дру­гой чёр­ный. Да так силь­но бо­да­ют­ся, что с ро­гов ис­кры сып­лются, а ос­тров весь дро­жит. Во­шёл джи­гит в во­ду, доп­лыл до ос­тро­ва, выб­рался кое-как на су­шу. По­том из­ловчил­ся и ух­ва­тил бе­лого коз­ла за но­гу! И в тот же миг всё вок­руг не­го за­вер­те­лось, и но­чувс­тво­вал Ту­рай-ба­тыр, что ле­тит ку­да-то. По­том вдруг вспых­нул яр­кий бе­лый свет, и он уда­рил­ся о что-то. Ог­ля­дел­ся джи­гит — он на зем­ле, а коз­ла и след прос­тыл.

По­радо­вал­ся Ту­рай-ба­тыр, что цел-нев­ре­дим на бе­лый свет выб­рался, одеж­ду от­ряхнул и дви­нул­ся в путь. Шёл он, опус­тив го­лову — бы­ло джи­гиту о чём по­думать — и ско­ро за­метил в до­рож­ной пы­ли сле­ды. Двое муж­чин, три жен­щи­ны шли. Пус­тился Ту­рай по этим сле­дам, до­шёл до мес­та, где пут­ни­ки при­вал ус­тро­или. По­копал­ся пал­кой в зо­ле, что от кос­тра ос­та­лась, ви­дит: в зо­ле — ле­пёш­ки прес­ные. Ду­ма­ет джи­гит: «А ведь это для ме­ня моя кра­сави­ца прип­ря­тала…»

Лад­но, от­пра­вил­ся он по эти сле­дам даль­ше, доб­рался до ка­кого-то го­рода. Смот­рит, в са­мом его цен­тре два боль­ших кра­сивых до­ма стро­ят. Спра­шива­ет Ту­рай-ба­тыр:

— А чьи же это та­кие до­ма — па­диша­ха или бая?

От­ве­ча­ют ему:

— Нет, не па­дишах­ские это до­ма и не бай­ские. Тут два ба­тыра жить бу­дут, что па­диша­ха ди­вов одо­лели и па­дишах­ских до­чек ос­во­боди­ли.

На­мотал Ту­рай эту но­вость на ус, по­том пе­ре­одел­ся в лох­мотья и пред­стал пе­ред быв­ши­ми сво­ими то­вари­щами в об­ли­ке ни­щего.

Таш­ка­зар и Та­ука­зар си­дели-пи­рова­ли. Ни­щего уви­дели — ку­сок хле­ба бро­сили. Взял Ту­рай хлеб, в сто­рону ото­шёл, ест да смот­рит. Ви­дит: две де­вуш­ки в крас­ном уг­лу си­дят, а его не­вес­та, го­лову по­весив, при­горю­нив­шись, на чур­ба­не ка­ком-то при­мос­ти­лась.

Не пон­ра­вилось Таш­ка­зару, что ни­щий в до­ме так дол­го оти­ра­ет­ся.

— Что, поп­ро­шай­ка, — кри­чит, — до­ел свой хлеб? Ну и про­вали­вай!

— Не бес­по­кой­ся, я уй­ду, — Ту­рай от­ве­ча­ет. — Сре­ди мел­ких душ и у са­мого ду­ша не на мес­те. Сей­час уй­ду, поз­воль толь­ко поп­ро­бовать твой лук, что на сте­не ви­сит.

За­бав­но это Таш­ка­зару по­каза­лось, раз­ре­шил он ему взять свой лук.

Взял Ту­рай-ба­тыр лук, а он в его ру­ках, как тря­пич­ный, сог­нулся. Да­ли ему тог­да лук Та­ука­зара, и этот, как со­ломен­ный, под­дался. Бро­сил Ту­рай-ба­тыр лук на пол.

— Ска­зал бы я па­ру слов о муж­чи­нах, ко­торые не сты­дясь та­кое ору­жие но­сят, — го­ворит. — Не знаю, ку­да лу­ки эти го­дят­ся, раз­ве что маль­чиш­кам, во­робь­ев пу­гать.

Ра­зоз­лился Та­ука­зар, та­кие сло­ва от ни­щего ус­лы­шав, ки­нул­ся к Ту­раю.

— Эй ты, бро­дяга! — кри­чит. — При­дер­жи язык, не то…

Но тут уви­дел он, что не прос­той ни­щий пе­ред ним, а нас­то­ящий бо­гатырь, у ко­торо­го ру­ки как брёв­на, а шея, как у бы­ка. По­это­му язык при­кусил и ти­хо на мес­то по­шёл.

А Ту­рай-ба­тыр за­метил на сте­не свой лук, на гвоздь по­вешен­ный, взял его и спра­шива­ет:

— А вот ре­шите, хо­зя­ева, за­гад­ку. По до­роге сю­да ви­дел я пять ле­бедей, двух сам­цов и трёх са­мок. Под­ска­жите, ко­го подс­тре­лить, тех или дру­гих?

— Сам­цов, — все де­вуш­ки го­ворят. — Са­мок нель­зя тро­гать. Мо­жет, они в это вре­мя птен­цов вы­водят.

Таш­ка­зар и Та­ука­зар, ока­зыва­ет­ся, по-дру­гому ду­ма­ют:

— Ес­ли уж суж­де­но им по­гиб­нуть, — го­ворят, — пусть все про­пада­ют. По­чему же толь­ко сам­цов стре­лять, чем они ви­нова­ты?..

Ус­лы­шал это Ту­рай-ба­тыр, на се­реди­ну ком­на­ты вы­шел, стре­лу в лук вло­жил, те­тиву на­тянул, дру­зей сво­их быв­ших на при­цел взял.

— Зна­чит, есть за что сам­цов стре­лять, — го­ворит. — Вот вы ме­ня не спро­сили, по­чему ле­бедей не шесть, а пять бы­ло. А ведь зна­ете, что ле­бедь без па­ры не хо­дит. Тог­да сам ска­жу: по­тому сам­ка од­на бы­ла, что сам­ца её дру­гие, все­го ис­кле­вав, на до­роге бро­сили. Так ли муж­чи­ны пос­ту­па­ют?

Поб­ледне­ли, ус­лы­шав это, Таш­ка­зар и Та­ука­зар, го­ловы опус­ти­ли.

А Ту­рай-ба­тыр стар­ших до­черей па­дишах­ских спра­шива­ет:

— Ну, ре­шай­те, уме­реть этим ле­бедям или в жи­вых ос­тать­ся.

— Уме­реть, — в один го­лос па­дишах­ские до­чери от­ве­ча­ют.

— Ну что ж, — Ту­рай го­ворит. — Тог­да по­лучай, Таш­ка­зар, то, что зас­лу­жил… И ты, Та­ука­зар, то­же…

На­зав­тра от­вёл Ту­рай-ба­тыр стар­ших до­черей па­дишах­ских в но­вые до­ма, мно­го зо­лота и се­реб­ра дал. А сам со сво­ей не­вес­той до­мой, к ма­тери вер­нулся и на­чал свадь­бу иг­рать.

И я на той свадь­бе гу­лял. Се­год­ня по­шёл, вче­ра при­шёл. А уго­щенье там знат­ное бы­ло: мя­сом кор­ми­ли, мё­дом по­или. Две боч­ки, один ковш, сколь­ко хо­чешь, столь­ко пь­ёшь. Ну, я-то боль­шев­сех вы­пил: они всё ков­шом да ков­шом чер­па­ли, а я всё руч­кой да руч­кой…

Случайные и неслучайные рекомендации: