Добро пожаловать!

Народные и авторские произведения размещены на сайте исключительно в ознакомительных и/или образовательных целях

Три жизни

В один день на пе­рек­рес­тке две­над­ца­ти до­рог встре­тились три всад­ни­ка: сын ца­ря, сын ашу­га и сын про­вод­ни­ка цар­ских ка­рава­нов. Пок­ло­нились они друг дру­гу и даль­ше хо­тели ехать, каж­дый в свою сто­рону. Но тут сол­нце выш­ло из-за туч, и вдруг уви­дели юно­ши: ле­жит на зем­ле кра­сивый по­яс, весь брил­ли­ан­та­ми и зо­лотом ук­ра­шен. Блес­тит по­яс на сол­нце, как ра­дуга иг­ра­ет. Уди­вились юно­ши, и сын ца­ря ска­зал сы­ну ашу­га: «Сой­ди с ко­ня, под­ни­ми этот по­яс с зем­ли и по­дай мне в ру­ки». А сын ашу­га так от­ве­тил: «Не в тво­ем я царс­тве, что­бы кла­нять­ся те­бе, для те­бя с ко­ня схо­дить! Тут, на пе­рек­рес­тке две­над­ца­ти до­рог, все мы оди­нако­вы. Сам сой­ди, не сло­мит­ся твоя спи­на, ес­ли скло­нишь­ся ра­зок».

Рас­сердил­ся сын ца­ря, схва­тил­ся за меч. И сын ашу­га вы­тащил свой меч. Сде­лалась бы бу­ря, кровь с зем­лей бы сме­шалась, ес­ли б сын про­вод­ни­ка ка­рава­нов на сво­ем ко­не не стал меж­ду ни­ми. «Не ссорь­тесь, эг­ги­ды, – ска­зал он. – Пусть нем­но­го ос­ты­нут ва­ши го­ловы. Каж­дый из нас не­малый путь за спи­ной ос­та­вил. Вот и рас­ска­жем друг дру­гу, что каж­дый на­шел и что по­терял на сво­ем пу­ти. Кто пе­ред бе­дой спи­ны не сог­нул, тот пусть и ос­та­нет­ся на сво­ем ко­не, а кто бе­де пок­ло­нил­ся, тот сой­дет с ко­ня и нам пок­ло­нит­ся и по­яс под­ни­мет с зем­ли. Тог­да и пос­мотрим, ко­му дос­та­нет­ся этот по­яс». «Ко вре­мени ска­зал ты это сло­во», – от­ве­тил сын ца­ря. «И я тут спо­рить не бу­ду, – ска­зал сын ашу­га. – Вот сын ца­ря за­вязал этот спор – он и раз­вя­жет его. Пусть пер­вый рас­ска­жет нам о сво­ей жиз­ни». И сын ца­ря на­чал свой рас­сказ.

«Что ска­жу я вам? Отец мой – царь, а я единс­твен­ной сын у не­го. Приш­ло мое вре­мя, и отец сос­ва­тал мне в же­ны кра­сивую де­вуш­ку. По­люби­ли мы друг дру­га и ста­ли жить в друж­бе. Нем­но­го вре­мени прош­ло, и ро­дил­ся у нас маль­чик. У каж­до­го ре­бен­ка есть своя люль­ка, и у на­шего сы­на люль­ка бы­ла. Раз ночью ка­чала же­на сы­на. Ка­чала, ка­чала – и вдруг сло­малась у люль­ки нож­ка. Же­на раз­бу­дила ме­ня и ска­зала: «Вста­вай муж, вот люль­ка сло­малась. Иди и сде­лай ей но­вую нож­ку». «По­дож­ди, же­на, – го­ворю я ей. – Толь­ко крик­ну – со­берут­ся луч­шие мас­те­ра мо­его царс­тва, и не од­ну нож­ку к люль­ке, а двад­цать сде­ла­ют». «Есть в тво­ем царс­тве мас­те­ра – это я знаю, – от­ве­тила же­на. – А раз­ве у са­мого те­бя рук нет и ума не хва­та­ет?! Э-гей, муж мой, ви­жу, сам ты ни­чего не уме­ешь. Толь­ко ты ро­дил­ся на свет, уже оде­ли те­бя с ног до го­ловы в зо­лото и се­реб­ро, все бы­ло для те­бя го­тово – и счастье, и хлеб, и во­да. А вот ска­жи, ка­кая те­бе са­мому це­на? Ни­ког­да ты не тру­дил­ся… Пас­тух, что за ов­ца­ми хо­дит, и то боль­ше зна­ет, чем ты!»

Обид­но мне ста­ло, и ска­зал я: «Хо­рошо, же­на моя, и ут­ра не дож­дусь – ос­тавлю этот дом. Без цар­ско­го зо­лота и се­реб­ра, толь­ко с ко­нем од­ним пой­ду я по све­ту. И кля­нусь, до тех пор не вер­нусь к те­бе, по­ка не вы­учусь хоть ка­кому-ни­будь ре­мес­лу». Взял я па­лицу, лук со стре­лами, сел на ко­ня и пус­тился в до­рогу. Нем­но­го про­ехал, ви­жу – си­дит у род­ни­ка ста­рик ни­щий и дер­жит в ру­ках зо­лотую ча­шу с во­дой. Кра­сивая эта ча­ша, вся в узо­рах. Ос­та­новил я ко­ня и спро­сил: «От­ку­да, отец ста­рый, у те­бя эта ча­ша, ка­кой мас­тер сде­лал ее?» «Ой-гой, сын мой, еще та­ким мо­лодым, как ты, хо­дил я по све­ту. И по­пал я в один го­род. От ста­рика до маль­чи­ка в этом го­роде все бы­ли мас­те­рами. Там сде­лали мне эту ча­шу и по­дари­ли. Но те­перь по­терял я ту­да до­рогу. Ищи ее сам, ес­ли хо­чешь. А най­дешь – ка­кому по­жела­ешь ре­мес­лу, то­му и на­учишь­ся там».

Об­ра­довал­ся я и по­думал: «Те­перь уз­нал я, что мне на­до ис­кать! Ключ дал мне в ру­ки ста­рик, а за­мок, мо­жет, я сам от­крою». Поп­ро­щал­ся я со ста­риком ни­щим и даль­ше по­ехал, и не длин­на для ме­ня до­рога, а ска­жу вам – мно­го тог­да я гор про­ехал, мно­го до­лин и ов­ра­гов.

Раз в ле­су, на го­ре, встре­тил я двух юно­шей со стре­лами и лу­ками: «Кто вы та­кие?» – спро­сил я их. Они от­ве­тили: «Мы охот­ни­ки». И тут я по­думал: «Дав­но не бы­вал я на охо­те. Дав­но и лю­дей не ви­дал. По­забав­лю се­бя нем­но­го и даль­ше по­еду». И поп­ро­сил­ся к ним в то­вари­щи.

«Как хо­чешь, – ска­зали мне охот­ни­ки. – Тут всем хва­тит до­бычи». Ос­тался я с ни­ми. С ут­ра и до ве­чера мы охо­тились, но в этот день на­ши стре­лы не встре­тились с до­бычей и хур­джу­ны ос­та­лись пус­ты­ми. А ког­да стем­не­ло, по­ели мы лес­ных яб­лок и лег­ли под боль­шим де­ревом спать. Ут­ром вста­ли и ви­дим – нет од­но­го на­шего то­вари­ща. Сколь­ко мы ни зва­ли, сколь­ко ни ис­ка­ли в ле­су, не наш­ли его. Ста­ли вдво­ем охо­тить­ся. Толь­ко и в этот день на­ши хур­джу­ны ос­та­лись пус­ты­ми. Ве­чер при­шел – по­ели мы лес­ных оре­хов и яб­лок и опять лег­ли спать под тем де­ревом. Прос­нулся я ут­ром – и это­го то­вари­ща не ста­ло. И тут я ска­зал: «Вер­но, не за­хоте­ли они со мной охо­тить­ся. По­дума­ли, что я пло­хой охот­ник – зве­ря пу­гаю. Но что бы ни бы­ло, по­ка не по­падет­ся мне до­быча, кля­нусь, не уй­ду я от­сю­да!» По­шел я один на охо­ту. Весь день хо­дил по ле­су, но и ма­лой птич­ки не убил. Ве­чером по­ел лес­ных яб­лок и оре­хов, опять при­шел к то­му де­реву, но по­бо­ял­ся лечь на зем­лю. По­лез на де­рево и спря­тал­ся в вет­ках. Толь­ко сон ко мне под­крал­ся, слы­шу, шум про­шел по ле­су. За­кача­лись, зат­ре­щали де­ревья, и, сколь­ко бы­ло птиц и зве­рей в ле­су, все по­кину­ли гнез­да и но­ры.

От­крыл я гла­за и ви­жу: едет на ко­не Хем­бе­шай, от го­ловы до ног в же­лезо одет. Подъ­ехал он к де­реву, где я си­дел, и слез с ко­ня. На зем­лю пос­мотрел, в од­ну и дру­гую сто­рону пос­мотрел, – вид­но, ищет ко­го-то. А я при­кусил гу­бу и ска­зал се­бе: «Пусть во­роны вык­лю­ют мне гла­за, ес­ли не этот Хем­бе­шай съ­ел мо­их бед­ных то­вари­щей. А те­перь вот за мной при­шел и ме­ня хо­чет съ­есть!»

Как волк чу­ет ов­цу, так и Хем­бе­шай ме­ня по­чу­ял. Под­нял го­лову и зас­ме­ял­ся гром­ко от ра­дос­ти. «Э-гей, – крик­нул он, – вот где спря­талась эта бло­ха!» Зас­кре­жетал зу­бами и по­лез ко мне на де­рево. Ле­зет он, ле­зет по де­реву, вот уже на один ло­коть от ме­ня! Под­нял тог­да я па­лицу и, сколь­ко бы­ло у ме­ня си­лы, уда­рил его па­лицей по го­лове. Как ка­мень с го­ры па­да­ет, так и Хем­бе­шай по­валил­ся с де­рева. Упал и с мес­та не дви­нет­ся. Убил я его или не убил – не знаю. Не ве­рю се­бе. Как мог я убить это­го буй­во­ла Хем­бе­шая од­ним уда­ром сво­ей па­лицы?! Си­жу ввер­ху и бо­юсь слезть с де­рева. Мо­жет, хит­рый Хем­бе­шай об­ма­ныва­ет ме­ня? Но вот и ут­ро приш­ло, а Хем­бе­шай как упал, так и ле­жит на мес­те. Тог­да я слез с де­рева, пос­мотрел на не­го, а он и вер­но мер­твый. «Ос­та­вай­ся тут, Хем­бе­шай, – по­думал я, – бу­дешь те­перь шаш­лы­ком для птиц и зве­рей, а я ся­ду на тво­его ко­ня, и пусть бу­дет что бу­дет!»

Тут я снял с Хем­бе­шая коль­чу­гу, на­дел ее на се­бя, прыг­нул на его ко­ня и по­ехал. Бе­жит как ве­тер конь Хем­бе­шая. Не ус­пел я гла­за зак­рыть и от­крыть, стал конь пе­ред вы­сокой ка­мен­ной сте­ной и гром­ко зар­жал. Вдруг от­кры­лись в сте­не во­рота, и выш­ли мне навс­тре­чу двое юно­шей. Но ка­кие юно­ши! Один силь­нее дру­гого. Пок­ло­нились они мне, взя­ли ко­ня под уз­дцы и вве­ли на ши­рокий двор. По­том по­мог­ли сой­ти с ко­ня, в дом ме­ня про­води­ли, ос­та­вили в ком­на­те од­но­го и уш­ли. Стою я и не знаю, что де­лать мне и че­го не де­лать. Тут от­во­рилась дверь, и вош­ла кра­сивая де­вуш­ка, та­кая проз­рачная и неж­ная, что, ка­жет­ся, прог­ло­тит она изю­мин­ку – вид­но бу­дет, как изю­мин­ка прой­дет у нее по гор­лу. Де­вуш­ка при­нес­ла таз с во­дой и пос­та­вила пе­редо мной, что­бы я умыл­ся с до­роги. А я снял же­лез­ную шап­ку Хем­бе­шая и пок­ло­нил­ся ей. Вздрог­ну­ла де­вуш­ка, уди­вилась и ска­зала: «Как ты – че­ловек, да в эти мес­та по­пал?!» И тог­да, как те­перь я вам го­ворю, эг­ги­ды, все я ей рас­ска­зал: и по­чему свой дом да­леко по­зади ос­та­вил, и что хо­чу най­ти я на све­те, и как Хем­бе­шая убил, и как его конь при­вез ме­ня в этот дом. «Ох, юно­ша бед­ный, жал­ко мне те­бя! – ска­зала де­вуш­ка. – В страш­ное мес­то ты по­пал! Дом этот – гнез­до трех злых Хем­бе­ша­ев, трех брать­ев. Ты стар­ше­го убил, сам от смер­ти спас­ся и ме­ня из­ба­вил от бе­ды. Ты мне, юно­ша, от­крыл свое сер­дце, и я те­бе, как бра­ту, все про се­бя рас­ска­жу. Да­леко от­сю­да, меж­ду двух гор в до­лине, жи­ла я со сво­им ста­рым от­цом. Охот­ни­ком он был, но гла­за его чер­ная во­да за­лила. Ос­леп мой отец. С тех пор всег­да мы вмес­те хо­дили на охо­ту. Уви­жу я зве­ря в го­рах, по­дам от­цу стре­лу, нап­равлю ее, а он ста­нет на ко­лено, на­тянет свой лук и убь­ет зве­ря. И ни­ког­да не оши­балась его ру­ка. Так и жи­ли мы, по­ка Хем­бе­шай об­ма­ном и хит­ростью не унес ме­ня от от­ца.

В од­но ут­ро, ког­да мы выш­ли на охо­ту, всю на­шу до­лину пок­рыл он ту­маном. И не знаю, как это ста­ло, но по­теря­ли мы с от­цом друг дру­га, а Хем­бе­шай под­крал­ся, как волк, схва­тил ме­ня и бро­сил в свое ло­гово. И каж­дый день по ут­рам пил он кровь из мо­его ми­зин­ца. Сам ви­дишь, юно­ша, проз­рачной я ста­ла. Не се­год­ня-зав­тра, мо­жет, и жизнь бы ме­ня ос­та­вила. Но ты убил Хем­бе­шая, спас ме­ня. Ду­май те­перь, кaк те­бе са­мому спас­тись. Те юно­ши, что встре­тили те­бя у во­рот, – это млад­шие братья Хем­бе­шая. Го­ре те­бе, ес­ли они по­чу­ют, что не бра­та сво­его, а че­лове­ка в его одеж­де вве­ли они в дом! Боль­шая у них си­ла, ког­да вмес­те они. И они это зна­ют – ку­да один пой­дет, ту­да за ним и дру­гой идет. Ни днем ни ночью они не рас­ста­ют­ся. Ес­ли су­ме­ешь хоть на миг их раз­лу­чить, на каж­до­го хва­тит у те­бя си­лы. Мо­жет, и я те­бе еще по­могу». Тут де­вуш­ка пе­реб­ро­сила со спи­ны на грудь свои чер­ные ко­сы, рас­пле­ла их, вы­тащи­ла из них стре­лу и по­дала мне. «Эта стре­ла от лу­ка мо­его от­ца. Ес­ли и в ка­мень она по­падет, – ка­мень на два кус­ка раз­ле­тит­ся. В ко­сах я ее пря­тала, что­бы Хем­бе­шай не уви­дел. На, возь­ми ее, она те­бе при­годит­ся».

Взял я стре­лу у де­вуш­ки и спа­сибо ска­зал. А ут­ром в же­лез­ной одеж­де вы­шел я во двор. Тут пок­ло­нились мне юно­ши и под­ве­ли ко­ня. Я сел на ко­ня и сде­лал знак ру­кой, буд­то за­хотел пить. Один юно­ша по­шел за во­дой в дом, а я тем вре­менем на­тянул изо всей си­лы лук и пус­тил стре­лу в то­го Хем­бе­шая, что ос­тался у мо­его ко­ня. Зас­висте­ла стре­ла, вош­ла в грудь ему, к зем­ле его при­била и на­поло­вину са­ма уш­ла в зем­лю. Уди­вил­ся я – ка­кая си­ла в этой стре­ле! И наг­нулся, что­бы взять ее опять, но не ус­пел: ви­жу, идет с во­дой дру­гой Хем­бе­шай. Тут ра­зог­нал я ко­ня ему навс­тре­чу, взмах­нул па­лицей и креп­ко уда­рил его пос­ре­дине лба. Упал и этот Хем­бе­шай на зем­лю ря­дом со сво­им бра­том. «Эй, де­вуш­ка, – крик­нул я, – вы­ходи сю­да, ни­кого те­перь не бой­ся!» Смот­рю, а де­вуш­ка уже бе­жит ко мне, от ра­дос­ти и баш­ма­ки на­деть за­была. Под­нял я ее, на ко­ня к се­бе по­садил и ска­зал: «По­кажи те­перь, де­вуш­ка, до­рогу к ва­шему до­му. От­ве­зу те­бя к от­цу, а сам даль­ше по­еду». «Пусть еще боль­ше рас­цве­тет твоя юность! – ска­зала мне де­вуш­ка. – То доб­рое, что ты сде­лал для ме­ня, не по­теря­ет­ся на све­те. А те­перь го­ни ко­ня во-он к то­му бе­лому кам­ню, к стар­ше­му бра­ту се­ми боль­ших гop».

Мно­го ли, ма­ло ли мы еха­ли – и при­еха­ли к ста­рику во двор. Бро­силась де­вуш­ка к сво­ему от­цу. Пла­чет от ра­дос­ти, креп­ко це­лу­ет ста­рика. А отец про­вел по ее го­лове ру­кой, по ли­цу, по ко­сам, уз­нал свою дочь и ска­зал: «Ox-хай! Вид­но, не кон­чился еще день мой! Опять со мною моя дочь, опять за­горел­ся све­тиль­ник мо­его сер­дца. На крыль­ях ка­кого ор­ла, дочь моя, ты при­лете­ла ко мне?»

И рас­ска­зала де­вуш­ка от­цу с на­чала и до кон­ца все то, о чем я вам тут рас­ска­зал. По­дошел тог­да ста­рик ко мне, ру­ки мои взял в свои ру­ки, сжал их креп­ко и ска­зал: «Это ру­ки муж­чи­ны! Для та­кого юно­ши, как ты, от­кры­ты две­ри мо­его сер­дца. Цве­ток ра­дос­ти рос на мо­ем дво­ре, но злой Хем­бе­шай выр­вал его и унес. Ты се­год­ня опять по­садил цве­ток пе­ред мо­им по­рогом. Те­перь про­си, что хо­чешь. Не смот­ри, что стар, все я для те­бя сде­лаю».

«Хо­рошо, ска­жу те­бе, отец бе­лобо­родый, – от­ве­тил я ему. – Иду я по све­ту… Что ищу – я знаю, а где най­ти – не знаю. Го­ворят, есть та­кой го­род, где соб­ра­лись вмес­те, со всей зем­ли, са­мые боль­шие мас­те­ра. До это­го го­рода хо­чу я дой­ти. Мо­жет, ка­кой мас­тер по­жале­ет ме­ня и от­даст мне в ру­ки хоть ма­лую до­лю то­го, что уме­ет. Ес­ли зна­ешь ты этот го­род, отец, по­кажи мне ту­да до­рогу».

«Нет, юно­ша, – от­ве­тил ста­рик, – и я той до­роги не знаю. Вот и бо­рода моя по­беле­ла, а про го­род мас­те­ров ни­ког­да я не слы­шал. Но не пе­чаль свое сер­дце! Ос­та­вай­ся тут, а зав­тра по­зову я в свой дом гос­тей, мо­жет, гос­ти мои нам ту­да путь по­кажут».

Пос­пал я в до­ме ста­рика, встал ут­ром, вы­шел во двор и ви­жу – на зем­ле та­рел­ки и мис­ки с пло­вом, с ай­ри­сой и с мя­сом сто­ят ряд к ря­ду. Буд­то де­сять сва­деб бу­дет в до­ме ста­рика – все он при­гото­вил для гос­тей! Нем­но­го вре­мени прош­ло, смот­рю, и ста­рик вы­ходит из до­му с лу­ком и стре­лами в ру­ках, а за ним дочь его выш­ла. Взя­ла дочь стре­лу, вста­вила в лук, а ста­рик ей так и го­ворит: «Нап­равь, дочь моя, стре­лу са­ма ты зна­ешь ку­да – к той го­ре, где жи­вут ста­рые ор­лы. К ним я от­прав­лю мою стре­лу, их я зо­ву к се­бе в гос­ти!»

На­тянул с си­лой свой лук ста­рик и пус­тил стре­лу.

«А те­перь, дочь моя, – ска­зал он, – нап­равь стре­лу к су­хому де­реву, ту­да, где гнез­до жу­рав­лей».

И еще на­тянул свой лук ста­рик и пус­тил стре­лу. А по­том сел на зем­лю и так ска­зал: «Нап­равь, дочь моя, стре­лу вверх, в сто­рону сол­нца».

И в тре­тий раз на­тянул свой лук ста­рик, и вы­соко-вы­соко по­лете­ла стре­ла. И тут вдруг с раз­ных сто­рон сле­телись пти­цы, под­хва­тили они в не­бе стре­лу и ти­хо-ти­хо на зем­лю опус­ти­лись, во дво­ре ста­рика. А вон и ста­рые ор­лы ле­тят, и они в клю­ве не­сут стре­лу. А с той сто­роны жу­равль ле­тит. Пок­ло­нил­ся пти­цам ста­рик и ска­зал: «Приб­лизь­тесь к еде, пти­цы не­ба, до­рогие гос­ти мои! Ку­шай­те до­сыта, а по­том я вам сло­во ска­жу».

Ста­ли пти­цы есть. Плов и ай­ри­су клю­ют, мя­со рвут на час­ти. По­кон­чи­ли пти­цы с едой, на­сыти­лись и в сто­рону отош­ли. Тог­да под­нялся ста­рик и так ска­зал: «Эй, пти­цы не­ба, до­рогие гос­ти мои, са­ми вы по не­бу ле­та­ете, а гла­зами ви­дите всю зем­лю. Ска­жите мне те­перь, не ви­дел ли кто из вас та­кой го­род, где жи­вут боль­шие мас­те­ра, что все де­лать уме­ют. По­кажи­те мо­ему гос­тю до­рогу в этот го­род».

«Отец наш ста­рый, – ска­зали пти­цы, – доб­рый наш хо­зя­ин, ес­ли бы зна­ли мы эту до­рогу, все бы впе­реди по­лете­ли, а он бы за на­ми по­шел. Но не зна­ем, да не оби­дит­ся на нас твое сер­дце». Толь­ко од­на ста­рая со­ва ска­зала: «А я знаю этот го­род. Два ра­за ту­да я ле­тала. Один раз при­лете­ла – еще мо­лодой бы­ла – и жи­тели го­рода бро­сили мне мя­со буй­во­ла. А в дру­гой раз при­лете­ла – встре­тили они ме­ня стре­лами. И пок­ля­лась я – не по­лечу боль­ше в тот го­род до кон­ца сво­ей жиз­ни. Но, ес­ли ты про­сишь, по­кажу я до­рогу юно­ше, по­лечу ту­да, что бы со мной ни ста­ло. А что­бы си­ла вер­ну­лась ко мне и вы­рос­ли на мо­их крыль­ях перья, кор­ми ме­ня жи­ром и мя­сом со­рок дней и со­рок но­чей».

Со­рок дней и со­рок но­чей кор­мил ста­рик мя­сом и жи­ром пти­цу. Вы­рос­ли на ее крыль­ях перья, опять как мо­лодая ста­ла она. И в один день под­ня­лась со дво­ра ста­рая со­ва и впе­ред по­лете­ла, а я пос­ка­кал за нею на ко­не. Пти­ца по не­бу ле­тит, а тень ее по зем­ле бе­жит. Я смот­рю на тень и еду за нею. Ран­ней вес­ной на до­рогу мы выш­ли, а кон­чи­лась на­ша до­рога осенью. Вон и дым ви­дим, ти­хонь­ко от крыш под­ни­ма­ет­ся. Близ­ко по­дош­ли мы к го­роду. И тут ста­рая со­ва поп­ро­щалась со мной и на­зад по­лете­ла. А я один, как си­рота, ос­тался у го­род­ских во­рот. Во­шел я в го­род и уви­дел: си­дят там мас­те­ра, ряд в ряд, от во­рот и до кон­ца го­рода. В од­ной сто­роне стук мо­лот­ков слы­шен, в дру­гой сто­роне гром­ко лю­ди го­ворят, тут для ча­рухов мнут шку­ру буй­во­ла, по кам­ню ее уда­ря­ют, там шерсть бь­ют. Один дру­гому со­вет да­ет, тот при­мет его и свой со­вет да­ет от сер­дца. По­нял я тут, что в этом го­роде каж­дый – учи­тель дру­гого и каж­дый – уче­ник его. И пос­ты­дил­ся я – как я мал пе­ред ни­ми! «С ка­кого ре­мес­ла мне на­чать? – по­думал я. – К ка­кому мас­те­ру по­дой­ти, пе­ред ка­ким скло­нить свою го­лову?».

К од­но­му по­дошел, что на кув­ши­нах из зо­лота, на мис­ках из се­реб­ра вы­бива­ет мо­лоточ­ком узор за узо­ром. Так ук­ра­шены кув­ши­ны и ми­соч­ки, что пос­мотришь на них – и гла­за опус­тишь. Пог­ля­дел на ме­ня мас­тер и ска­зал: «Сядь под­ле ме­ня, брат! Хо­чешь, на­учу те­бя это­му ре­мес­лу, мо­жет, и ты че­му ме­ня на­учишь».

Сел я тут, нак­ло­нил го­лову и взял мо­лото­чек в ру­ки. День ли про­шел или два, а на тре­тий день сде­лал я кув­шин. Взял мас­тер кув­шин в ру­ки, пос­мотрел, пос­мотрел и ска­зал: «Хо­рошо ты пот­ру­дил­ся. Иди, сын мой, кув­шин тут ос­та­нет­ся, а узор его не за­будь, хра­ни в сво­ем сер­дце!»

По­шел я даль­ше. И вот си­дит дру­гой мас­тер, Нум­руд зо­вут его. Что хо­чешь из де­рева он де­ла­ет. То­чит его, гла­дит – блес­тит де­рево, буд­то мас­ло, гнет­ся в ру­ках, как ка­мыш, а не ло­ма­ет­ся. А там вот еще мас­тер си­дит. Боль­шой ка­мень пе­ред ним. Нах­му­рил свои бро­ви мас­тер. Ни­кого не ви­дит, гла­за его толь­ко на ка­мень и смот­рят. С од­ной сто­роны и с дру­гой сто­роны мо­лот­ком уда­ря­ет, и ви­жу – вдруг стал тот ка­мень гор­ным ба­раном. У нас на мо­гилы та­кие ста­вят. А то­го ка­мен­но­го ба­рана каж­дый из вас пос­та­вил бы на мо­гилу от­ца или ма­тери. Скло­нил к се­бе мое сер­дце этот мас­тер, дол­го я смот­рел на не­го, но тут буд­то кто ска­зал мне: «В ту сто­рону пос­мотри!» Обер­нулся я и ви­жу: си­дит на ци­нов­ке ста­рик и ку­рит труб­ку, а ря­дом ле­жат раз­ные-раз­ные рыбьи кос­ти. Ти­хонь­ко бе­рет он од­ну кос­точку, бе­рет дру­гую и де­ла­ет из них кра­сивую люль­ку. Как не­вес­та на ко­вер для свадь­бы один кра­сивый узор под­ле дру­гого кла­дет, так и тот мас­тер кос­точку к кос­точке под­би­ра­ет, а где сой­дут­ся они, ста­вит там звез­ду и цве­точек из пер­ла­мут­ра. Уви­дел я эту люль­ку и все за­был на све­те. Стою, буд­то к зем­ле при­рос. Под­нял го­лову ста­рик, пос­мотрел на ме­ня, улыб­нулся и ска­зал: «Люль­ка моя, а ре­бенок пусть твой ка­ча­ет­ся в ней, ес­ли он есть у те­бя». «Ой, отец ста­рый, кра­сивые ты де­ла­ешь люль­ки! Вы­учи и ме­ня это­му ре­мес­лу. Ес­ли хоть до­лю сво­его уме­ния ты мне по­даришь, сам сде­лаю я люль­ку мо­ему сы­ну. Люль­ка бу­дет сы­ну мо­ему, а те­бе бу­дут пес­ни, что мать за­по­ет, люль­ку ка­чая».

«Пусть бу­дет, как ты хо­чешь, сын мой, – от­ве­тил ста­рик. – Смот­ри: вот эта кос­точка – сес­тра той кос­точки, ря­дом спле­ти их. Та кос­точка иг­рать бу­дет в узо­ре, а эти вот две боль­шие бу­дут нож­кой у люль­ки, эти на спин­ку пой­дут. Тут звез­дочкой свя­жи, тут ся­дет цве­точек из пер­ла­мут­ра».

Слу­шал я ста­рого от­ца, что он го­ворил, то я и де­лал. А по­том за­мол­чал ста­рик, а гла­за его все на мои ру­ки смот­рят. И сон я за­был, не ел я и не пил – все кос­точку к кос­точке под­би­рал, по­ка не за­кон­чил свою люль­ку. Пос­мотрел ста­рик на нее, по­качал, по­качал люль­ку дру­гой ру­кой и ска­зал: «Еще не дог­нал ты ме­ня в ре­мес­ле, юно­ша, но до­гонишь. Хо­рошо сде­лал ты люль­ку».

Встал я тог­да, пок­ло­нил­ся ста­рику и ска­зал: «Спа­сибо те­бе, ста­рый отец! Вот с ру­ками я ро­дил­ся, но до это­го дня буд­то был без­ру­ким. Ни­чего не умел я де­лать. Все ры­бу едят, кос­точки бро­са­ют на зем­лю, а ты из этих кос­то­чек на ра­дость лю­дям, смот­ри, ка­кие де­ла­ешь по­дар­ки! Уне­су эту люль­ку с со­бой да­леко от­сю­да, в свое царс­тво. По­кажу там всем на­шим мас­те­рам, пусть зна­ют, что мо­гут ру­ки сде­лать, ког­да че­ловек ра­бота­ет от сер­дца. Один при­дет – пос­мотрит, дру­гому рас­ска­жет, а треть­его, мо­жет, и я на­учу, как ты на­учил ме­ня». Поп­ро­щал­ся я со ста­риком, как от­цу, по­цело­вал ему ру­ку, взял люль­ку и по­шел сво­ей до­рогой. А те­перь вот я тут с ва­ми стою. Ви­дите – и эта люль­ка со мною».

«Хо­рошо ты ска­зал, юно­ша, – го­ворит сын ашу­га. – Ес­ли и прав­ду ты го­ворил, мы как сказ­ку слу­шали. И люль­ка кра­сивая, дру­гой та­кой не най­ти на све­те!» А сын про­вод­ни­ка цар­ских ка­рава­нов про­вел паль­ца­ми по люль­ке от узо­ра к узо­ру и ска­зал: «Че­го толь­ко не сде­ла­ет че­ловек! Смот­ри, сын ца­ря, ког­да вер­нешь­ся до­мой, не за­будь – пок­ло­нись до зем­ли сво­ей же­не. Боль­шой у этой жен­щи­ны ум! А те­перь про на­шу жизнь пос­лу­шай. Ско­рее, сын ашу­га, от­кры­вай свой хур­джун. Ложь ты там ос­тавь, а прав­ду нам по­кажи». И тут сын ашу­га стал рас­ска­зывать.

«Мой отец был бед­ным ашу­гом. До во­сем­надца­ти лет хо­дил я с ним из го­рода в го­род, из се­ла в се­ло. Отец пел пес­ни, на са­азе иг­рал, а я уда­рял па­лоч­ка­ми по да­уле, по­могал ему. Раз по­пали мы в боль­шой го­род, и пос­ре­дине его, на май­да­не, за­пел мой отец свои пес­ни. Мно­го на­роду соб­ра­лось пос­лу­шать ста­рого ашу­га. Од­ну пес­ню за дру­гой он пел. А кон­чил та­кой пес­ней, что и я ни­ког­да не слы­хал. О гор­ной пе­ри мой ста­рый отец, как юно­ша, спел! Та­кая эта пе­ри кра­сивая, что кто ее ночью уви­дит – для то­го ночь ста­нет свет­лым днем! Охот­ник встре­тит ее в го­рах – за­будет, за­чем и при­шел ту­да. Го­лод­ный ее уви­дит – и го­лод прой­дет. За­пала эта пес­ня мне в сер­дце. И, ког­да на­род ушел с май­да­на, я ска­зал: «Хо­рошо ты пел се­год­ня, отец. Но прав­ду мне ска­жи: в сер­дце сло­жил ты эту пес­ню про пе­ри или есть та­кая де­вуш­ка на све­те?» «Есть или нет, сын мой, не знаю, – от­ве­тил мне отец, – но весь наш род пел эту пес­ню. Ес­ли вош­ла моя пес­ня в твое сер­дце, – тог­да есть на зем­ле эта пе­ри. Мо­лод ты, иди ищи ее по све­ту. Толь­ко пом­ни: пой­мать пе­ри лег­ко, а удер­жать ее труд­но». «Не бой­ся, отец, – ска­зал я ему, – один бы раз мне ее уви­деть, а там, что бы ни ста­ло на све­те, не уй­дет пе­ри от ме­ня. Ку­пи мне ко­ня, ес­ли мо­жешь, и с доб­рым сло­вом от­пусти в до­рогу».

Тут отец вы­нул из ки­сета все день­ги, что лю­ди да­ли ему за пес­ни, по­шел со мной к цы­гану и ку­пил ко­ня. Вот он, этот конь, пе­ред ва­ми сто­ит, эг­ги­ды. Ви­дите – и кра­сивый, и силь­ный! Ну, и в тот день поп­ро­щал­ся я с от­цом и пус­тился в до­рогу. Мно­го или ма­ло я ехал – и по­пал на гор­ное пас­тби­ще. Толь­ко, вид­но, дав­но тут не бы­вали пас­ту­хи. Две ла­чуги там сто­яли из гли­ны и кам­ня, но об­ва­лились их кры­ши. А по­даль­ше этих ла­чуг под­ни­ма­ет­ся вы­сокая ска­ла, и что-то блес­тит на ней, буд­то во­да струй­кой ль­ет­ся вниз. Подъ­ехал я поб­ли­же. И что уви­дел! От са­мого вер­ха до ни­зу ти­хонь­ко-ти­хонь­ко те­чет по ска­ле мед. Уди­вил­ся я и по­думал: «Не ча­ры ли это ка­кие?! Не во сне ли я?» И еще ви­жу: под ска­лой бь­ют три боль­ших хо­лод­ных род­ни­ка. Жур­чит в них во­да, то под­ни­ма­ет­ся до­вер­ху, то опус­ка­ет­ся, буд­то в зем­лю об­ратно ухо­дит. По­люби­лось мне это мес­то, и за­хотел я тут от­дохнуть нем­но­го. Ко­ня пус­тил на тра­ве пас­тись, а сам лег в те­ни у кам­ня и при­гото­вил­ся по­есть. Но толь­ко я вы­нул ла­ваш из хур­джу­на, ви­жу вдруг – ле­тят три го­луб­ки. Се­ли они у род­ни­ка, трях­ну­ли кры­лыш­ка­ми и, как одеж­ду, ски­нули свои пе­рыш­ки. И ста­ли тут го­луб­ки кра­сивы­ми пе­ри. Стар­шие пе­ри вош­ли в род­ник, оку­нулись, и вдруг за­бил род­ник не во­дой, а чис­тым зо­лотом. В рост че­лове­ка бро­са­ет он свои струи, а зо­лото так блес­тит, что от блес­ка зак­рыл я гла­за. А от­крыл гла­за, ви­жу: вто­рой род­ник бь­ет се­реб­ром, и сред­няя пе­ри иг­ра­ет в нем, бро­са­ет вверх и ло­вит се­реб­ристые брыз­ги. А по­том ви­жу: вош­ла в тре­тий род­ник млад­шая пе­ри, и, толь­ко но­гой кос­ну­лась во­ды, ста­ла во­да кра­сивой, как пер­ла­мутр. Дол­го ку­пались пе­ри, иг­ра­ли друг с дру­гом, сме­ялись. И вот выш­ли на тра­ву. У стар­шей во­лосы ста­ли зо­лоты­ми, у сред­ней се­реб­ря­ными, а млад­шая вся так и све­тит­ся, так и го­рит пер­ла­мут­ром! Уви­дел я млад­шую пе­ри и не мог се­бя удер­жать, про­тянул ти­хонь­ко ру­ку, схва­тил ее пе­рыш­ки и спря­тал. Стар­шие пе­ри на­дели свои пе­рыш­ки, а млад­шая хо­дит по тра­ве, в од­ну сто­рону пос­мотрит, в дру­гую – нет ниг­де ее бе­лых кры­лышек!

«Эй, сес­тра, – го­ворят ей стар­шие пе­ри, – мы по­летим, а ты най­дешь одеж­ду и до­гонишь нас». Взмах­ну­ли пе­ри-го­луб­ки кры­лыш­ка­ми и по­лете­ли. В не­бе встре­тилось им бе­лое об­лачко, вош­ли они в об­лачко и скры­лись с глаз. А млад­шая пе­ри все хо­дит по тра­ве, ищет пе­рыш­ки – свою одеж­ду. Жал­ко мне ста­ло пе­ри. Вы­шел я тут из-за кам­ня и ска­зал: «Про те­бя, пе­ри, пел мой отец, ста­рый ашуг, и я дал се­бе клят­ву: хо­тя на краю све­та ты бу­дешь, а най­ду я те­бя. И на­шел. Не скрою – это я взял твои пе­рыш­ки, пусть и сер­дце твое бу­дет мо­им!» «Что мне ска­зать те­бе, юно­ша? – от­ве­тила пе­ри. – Гор­ной пе­ри бы­ла я, по не­бу ле­тала, а тут се­ла на зем­лю и ста­ла тво­ей гость­ей. Толь­ко смот­ри! Се­год­ня об­ма­нул ты ме­ня, но в дру­гой раз не об­ма­ни!» «Прос­ти ме­ня, пе­ри, не от зло­го сер­дца сде­лал я так: бо­ял­ся, что ты уле­тишь и опять я ос­та­нусь один, – ска­зал я ей. – А те­перь до кон­ца жиз­ни не об­ма­ну те­бя и те­бе всег­да бу­ду ве­рить».

И вот, юно­ши-эг­ги­ды, ста­ли мы жить с гор­ной пе­ри в пас­тушь­ей ла­чуге. У той ска­лы пе­ри мед со­бира­ла, а я на охо­ту хо­дил. Вер­нусь с охо­ты, пе­ри навс­тре­чу мне вый­дет, улыб­нется и возь­мет до­бычу. Мно­го ли вре­мени прош­ло или ма­ло, ро­дились у нас две до­чери и маль­чик. Бе­лобо­родые ста­рики так го­ворят: дом на стол­бах дер­жится, столб пок­ри­вит­ся, пок­ри­вит­ся и дом. А друж­ба и счастье вер­ным сер­дцем дер­жатся, оши­бет­ся сер­дце и друж­ба сло­ма­ет­ся. Но, вид­но, по­забыл я об этом, сам навс­тре­чу го­рю по­шел. В один день пе­ри, же­на моя, с деть­ми за­хоте­ла в род­ни­ках по­купать­ся, а я ос­тался один и по­думал: «Бе­да не на го­ру па­да­ет, а на че­лове­ка. Кто зна­ет! Мо­жет, рас­сердит­ся за что же­на на ме­ня, на­денет свои пе­рыш­ки и уле­тит. Как я опять пой­маю ее? Луч­ше сож­гу эти пе­рыш­ки». Как я по­думал, так и сде­лал. Пе­рыш­ки ог­нем сож­гло, а же­ну мою хо­лод об­жег. При­бежа­ла она тут ко мне, проз­рачная вся, буд­то и кап­ли кро­ви в ней нет.

«Что ты сде­лал, муж? – крик­ну­ла пе­ри. – Ты сжег мои пе­рыш­ки! Знай – и свое счастье ты сжег! Вспом­ни, что ты го­ворил: «Ни­ког­да те­бя сам не об­ма­ну и те­бе всег­да бу­ду ве­рить». По­чему же се­год­ня по­коле­балось твое сер­дце? По­кину­ла твоя друж­ба ме­ня, те­перь и я те­бя по­кину и де­ти те­бя по­кинут!»

Тут я бро­сил­ся к пе­ри и ска­зал ей: «Ес­ли я ошиб­ся, – ты не оши­бись, пе­ри! Смяг­чи свое сер­дце, ос­тань­ся в сво­ем гнез­де!» «Нет, мой муж, – от­ве­тила пе­ри. – Не мо­гу я ос­тать­ся. Но ра­ди де­тей на­ших по­жалею те­бя. Вот сде­лай три доб­рых де­ла, тог­да, мо­жет, опять я к те­бе вер­нусь. Иди по све­ту!.. Горь­кое – слад­ким сде­лай, раз­вя­зан­ное – свя­жи, по­теряв­ше­му дом – дом вер­ни!»

Ска­зала так пе­ри, взя­ла де­тей за ру­ки и уш­ла. По­бежал я за ней и ви­жу: пе­ри моя вы­соко на го­ру под­ня­лась, пос­мотре­ла на не­бо и крик­ну­ла: «Эй, сес­тры мои! Где бы вы ни бы­ли на све­те, пусть сло­во это мое дой­дет до вас. Ле­тите сю­да, сбрось­те мне пе­рыш­ки, что­бы я к вам опять под­ня­лась.

Свет­лое бы­ло не­бо. Вдруг по­каза­лось бе­лое об­лачко. Под­нялся ве­тер, пог­нал впе­реди се­бя об­лачко и при­вел к го­ре. А из об­лачка вы­лете­ли две го­луб­ки, бро­сили че­тыре пе­рыш­ка из сво­их крыль­ев, пок­ру­жились, пок­ру­жились и опять в не­бе про­пали. Под­ня­ла пе­ри те пе­рыш­ки, по­дула на каж­дое, пог­ла­дила ру­кой и вдруг опять ста­ла го­луб­кой. И де­ти мои ста­ли го­луб­ка­ми. Рас­пра­вили кры­лыш­ки, по­лете­ли друг за дру­гом и скры­лись в не­бе. И вот ви­дите, эг­ги­ды, с то­го дня во­лосы мои ста­ли бе­лыми. Сел я тог­да на ко­ня и по­ехал. А ку­да еду – сам не знаю. Ко­рот­ка или длин­на бы­ла до­рога, но в один день по­пал я в боль­шую до­лину. Бе­лая бы­ла вся эта до­лина. Сколь­ко глаз ни смот­рит – зем­ля бе­лая и кам­ни бе­лые. И тра­ва по­беле­ла, на зем­лю упа­ла. Друг под­ле дру­га ког­да-то чи­нары рос­ли, но те­перь и они вы­сох­ли, ни од­но­го лис­ти­ка нет на них. Ни че­лове­ка я там не уви­дел, ни зве­ря. Ос­та­новил я ко­ня и по­думал: «Кто жизнь от­сю­да унес? Ка­кая за­гад­ка в этой до­лине?» Смот­рю, а конь мой нак­ло­нил го­лову и стал ли­зать бе­лый ка­мень. Уди­вил­ся я, под­нял ка­мешек и поп­ро­бовал язы­ком. «Эх, ду­рак, – ска­зал я се­бе, – да ведь это соль! Вся до­лина солью пок­ры­та, соль и сож­гла всю эту тра­ву и чи­нары вы­суши­ла. Что мне де­лать в та­ком мес­те?!» Уда­рил я ко­ня и по­ехал даль­ше. На спи­ну го­ры под­нялся, вниз с го­ры спус­тился и по­пал в дру­гую до­лину. Но ка­кая это бы­ла до­лина! До шеи ко­ня тра­ва зе­леная до­ходит, раз­ны­ми-раз­ны­ми цве­тами буд­то кто для ра­дос­ти сво­ей ее за­се­ял. В од­ной сто­роне, как го­лубой глаз, блес­тит озе­ро, в дру­гой сто­роне те­чет проз­рачный род­ник. Ес­ли бы и во сне уви­дел я эту до­лину, не по­верил бы сну! Тут хо­тел я сой­ти с ко­ня, тра­вой зе­леной на­кор­мить его до­сыта, вдруг слы­шу – горь­ко-горь­ко сви­рель за­пела. Смот­рю, пас­тух вы­ходит из-за кам­ня. Од­ной ру­кой сви­рель он дер­жит, в дру­гой ру­ке не­сет ма­лень­ко­го яг­ненка с бе­лыми пят­нышка­ми на лбу. А за пас­ту­хом ти­хо-ти­хо идет ста­до овец. Бле­ют ов­цы, буд­то пла­чут. Жал­ко мне ста­ло овец, и спро­сил я пас­ту­ха: «Что ты, пас­тух, так горь­ко на сви­рели иг­ра­ешь, чем опе­чали­лось твое сер­дце? По­чему не жир­ны твои ов­цы? Ведь та­кой до­лины, сколь­ко хо­жу по све­ту, я еще ни­ког­да не ви­дел! Смот­ри, ка­кая зе­леная тут тра­ва, ка­кая чис­тая во­да в род­ни­ке!»

«Хо­роша эта до­лина, юно­ша! – от­ве­тил мне пас­тух. – Все тут есть. Ов­цы мои тра­ву едят, во­ду пь­ют, а со­ли им я ниг­де не най­ду. Ви­дишь, как ос­ла­бели ов­цы без со­ли. Мо­жет, ты слы­шал, доб­рый юно­ша, мо­жет, зна­ешь, где есть соль. По­кажи мне до­рогу».

«Не го­ру ведь под­ни­му, ес­ли до­рогу по­кажу те­бе, – ска­зал я. – Ве­ди за мной сво­их овец, пе­рей­дем спи­ну этой го­ры и сколь­ко хо­чешь бу­дет там со­ли».

По­вер­нул я ко­ня и по­ехал. Пас­тух со ста­дом за мной по­шел. Ти­хо мой конь ша­га­ет, а бед­ные ов­цы еще ти­ше по­зади идут. А ког­да на го­ру ста­ли под­ни­мать­ся, заб­ле­яли ов­цы и ос­та­нови­лись на мес­те. По­вер­нулся к ним пас­тух, опять за­иг­рал на сви­рели, зо­вет их, но не идут ов­цы, по­кину­ла их си­ла. Слез я с ко­ня, раз­вя­зал хур­джун и дос­тал, сколь­ко бы­ло там, со­леной брын­зы. По­дошел к овеч­кам и каж­дую по­кор­мил с ла­дони. По­весе­лели ов­цы, ра­дос­тно заб­ле­яли. По­том я даль­ше по­ехал, а ря­дом идет пас­тух. И ов­цы идут за на­ми. Вот и та бе­лая до­лина! По­чу­яли ов­цы соль, – от­ку­да си­лу наш­ли! Так по­бежа­ли они, что мы с пас­ту­хом да­леко-да­леко по­зади ос­та­лись. По­вер­нулся ко мне пас­тух и ска­зал: «Вот пос­мотри на овец – горь­кое для них ста­ло слад­ким! Спа­сибо те­бе, юно­ша. Те­перь иди сво­ей до­рогой. От сер­дца те­бе по­желаю: что вче­ра по­терял, се­год­ня най­ти!»

Поп­ро­щались мы друг с дру­гом и в сто­роны ра­зош­лись. И двад­ца­ти ша­гов я не про­ехал, вдруг ви­жу: в не­бе, над мо­ей го­ловой, по­каза­лась го­луб­ка с птен­ца­ми. Пок­ру­жилась-пок­ру­жилась и уле­тела. Бы­ла та го­луб­ка мо­ей пе­ри с деть­ми, или то дру­гая пти­ца не­ба бы­ла, кто зна­ет! Тя­жело вздох­нул я и даль­ше по­ехал.

Ехал, ехал, и ночь и день ос­тавлял за спи­ной. А на од­ной го­ре ос­та­новил я ко­ня. Ус­тал я, ус­тал и мой конь. «Тут от­дохну», – ска­зал я се­бе. Сел я на ка­мень и стал смот­реть кру­гом. Ви­жу: про­тив мо­ей го­ры дру­гая боль­шая го­ра, а на гру­ди той го­ры ле­жит ка­раван­ная до­рога. С од­ной сто­роны до­роги сто­ит ма­лень­кий до­мик, с дру­гой сто­роны уви­дел я мель­ни­цу, а пос­ре­дине той до­роги си­дят и во­ют семь го­лод­ных вол­ков. Был я на той го­ре, я вам ска­жу, день, или два, или пять дней, а вол­ки все си­дят на до­роге, все не ухо­дят. Днем и ночью во­ют вол­ки, так во­ют, что, ка­жет­ся, и на краю све­та ус­лы­шишь их вой! Ни пеш­ком по этой до­роге че­ловек не прой­дет, ни на ко­не не про­едет, так креп­ко эти вол­ки дер­жат до­рогу. И каж­дое ут­ро ви­жу, на кры­шу мель­ни­цы вы­ходит юно­ша, а на кры­шу до­ма, что по дру­гой сто­роне, вы­ходит де­вуш­ка. Де­вуш­ка неж­но на юно­шу смот­рит, юно­ша – на де­вуш­ку. Так и по­бежа­ли бы они друг к дру­гу! Но как по­бежишь, ког­да го­лод­ные вол­ки си­дят пос­ре­дине до­роги! Пос­то­ит де­вуш­ка на кры­ше, пос­мотрит-пос­мотрит и в дом свой с пе­чалью пой­дет. А юно­ша ведь не в кос­ти вы­ходит иг­рать на кры­шу! Де­вуш­ка уй­дет – и юно­ша ухо­дит до­мой.

А раз ут­ром ви­жу, вы­шел юно­ша из мель­ни­цы, од­ной ру­кой меч он креп­ко дер­жит, а в дру­гой ру­ке не­сет де­ревян­ный щит. Идет по той до­роге, пря­мо к вол­кам. А на кры­шу ма­лень­ко­го до­мика опять выш­ла де­вуш­ка. Уви­дела юно­шу на до­роге – и об­ра­дова­лась и ис­пу­галась, не зна­ет, что ей де­лать, как по­мочь ему. Вот уж близ­ко по­дошел юно­ша к вол­кам, спи­ной стал к боль­шо­му кам­ню и при­гото­вил­ся к бою. За­выли вол­ки, а са­мый стар­ший из них пер­вый бро­сил­ся на юно­шу. Юно­ша прик­рылся щи­том, толь­ко раз ме­чом уда­рил – и у ста­рого вол­ка го­лова на зем­лю упа­ла. «Ай, мо­лодец, юно­ша! – ска­зал я се­бе. – Хо­рошо ты на­чал, но хва­тит ли сил на всех вол­ков?»

По­думал я так, вы­тащил свой лук и при­гото­вил стре­лу. Кто зна­ет, что даль­ше бу­дет?! Вот и вто­рой волк, и тре­тий бро­сились на юно­шу, но ни один из них и зу­бом до не­го не дот­ро­нул­ся. Щит у юно­ши был де­ревян­ный, а сер­дце у не­го креп­кое, как ка­мень. Всех вол­ков он по­рубил, толь­ко один, пос­ледний, ос­тался. Тут от ра­дос­ти крик­ну­ла де­вуш­ка с кры­ши сво­его до­мика: «Э-гей, юно­ша, да уме­реть бы мне за те­бя, за си­лу твою!»

По­вер­нул юно­ша го­лову, на де­вуш­ку пос­мотрел, а в этот миг седь­мой волк от­бе­жал на­зад, ра­зог­нался и бро­сил­ся пря­мо на грудь юно­ше. Но моя ру­ка креп­ко дер­жа­ла лук, зас­висте­ла стре­ла, в один бок вол­ка вош­ла, а из дру­гого выш­ла. От­крыл волк пасть, а зак­рыть ее не ус­пел, мер­твым упал на зем­лю. Юно­ша толь­ко меч свой под­нял, смот­рит – волк у ног его ле­жит уби­тый. Уди­вил­ся юно­ша, нак­ло­нил­ся и вы­тащил мою стре­лу. По­том пос­мотрел в од­ну сто­рону, в дру­гую, но не уви­дел ме­ня. И ска­зал тог­да юно­ша: «Чья бы ни бы­ла эта стре­ла, от­ку­да бы ни приш­ла она, но, вид­но, бо­гатырь ее пос­лал. Спря­чу я его стре­лу. Де­тям сво­им по­кажу и вну­кам, ста­риком ког­да бу­ду, и ска­жем мы все: «Спа­сибо ее хо­зя­ину». Ска­зал так юно­ша, зат­кнул мою стре­лу за по­яс и по­бежал от­кры­той до­рогой к ма­лень­ко­му до­му. А де­вуш­ка уже от­ту­да навс­тре­чу ему бе­жит!

Дош­ли они друг до дру­га и креп­ко взя­лись за ру­ки. «Не это ли счастье раз­вя­зано бы­ло? – по­думал я. – А смот­ри, свя­залось оно! И я в этот день при­годил­ся!»

Еще ду­ма моя не уш­ла, вдруг ви­жу – вот опять ле­тит го­луб­ка с птен­ца­ми. Опус­ти­лась низ­ко, пок­ру­жилась над мо­ей го­ловой, ти­хо по мо­ей ще­ке кры­лом про­вела, по­том под­ня­лась в не­бо и скры­лась. Я ска­зал вам: го­луб­ка кры­лом про­вела по мо­ему ли­цу, а по­каза­лось мне, буд­то моя ста­рая мать ме­ня в ще­ку по­цело­вала. Дол­го сто­ял я так, все в не­бо смот­рел. Ду­мал, мо­жет, вер­нется го­луб­ка. Но не вер­ну­лась она. Тог­да с пе­чалью в сер­дце ос­та­вил я это мес­то да­леко по­зади. Опять день и ночь еду. Од­на кон­ча­ет­ся до­рога, дру­гая по­пада­ет­ся ко­ню под но­ги. Так до­ехал я до мо­ря. Ви­жу, сто­ит на бе­регу боль­шой го­род. Но ни стен у не­го нет, ни во­рот. Пог­нал тут я ко­ня, въ­ехал в го­род. От до­ма к до­му еду и ни од­но­го че­лове­ка не ви­жу. Смот­рю, вот в этом до­ме ай­ри­са еще го­рячая в кот­ле, мис­ка при­готов­ле­на и лож­ки ле­жат, а лю­дей ни в до­ме, ни под­ле до­ма нет. А в дру­гом до­ме на стен­ках ти­нуры ла­ваши ру­мяные пос­пе­ли, а вы­нуть их ник­то не при­ходит. Лав­ки все от­кры­ты на май­да­не, то­варом раз­ным пол­ны – иди бе­ри, что хо­чешь, ник­то за ру­ку те­бя не удер­жит. Ти­хо в этом го­роде. И пе­тух не крик­нет ниг­де, и буй­вол не за­мычит. Уди­вил­ся я. И страш­но мне ста­ло, но не по­вер­нул на­зад ко­ня. «Есть или нет, но тут что-то есть! – ска­зал я се­бе. – Не уй­ду от­сю­да, по­ка не рас­крою, в чем тут за­гад­ка!» Во­шел я в один дом на май­да­не, ко­ня при­вязал во дво­ре и ос­тался там гос­тем. Гость есть, а хо­зя­ина нет…

Что еще вам ска­жу? Про­шел день, и два дня прош­ли, и не­деля прош­ла. Как был тот го­род пус­той, так и ос­тался пус­тым. Жил я там, ел и пил сколь­ко хо­тел, но ни­чего боль­ше не брал. Толь­ко раз в лав­ке пос­ре­ди май­да­на уви­дел я меч. Но ка­кой меч! Кра­сивый и ос­трый! И брат бра­ту в праз­дник его не по­дарил бы. Не утаю от вас, взял я меч и по­весил к по­ясу. Мое счастье, что по­пал этот меч мне в ру­ки, – по­том он мне при­годил­ся! В тот день сол­нце ти­хонь­ко-ти­хонь­ко се­ло в чер­ную ту­чу. Ско­ро и ночь нас­та­ла. Во­шел я в дом, за­жег свой све­тиль­ник и сел, что­бы по­есть хле­ба с брын­зой. Вдруг по­шат­нулся мой дом, ку­сок хле­ба из рук мо­их вы­пал, конь мой гром­ко зар­жал во дво­ре. Схва­тил я свой меч, дверь нем­но­го от­крыл и ви­жу: за­горе­лась мол­ния, от на­чала и до кон­ца ос­ве­тила весь го­род. Столь­ко дож­дя по­лилось, что де­сять рек мог бы на­пол­нить этот дождь. И не­бо сер­дится – ль­ет во­ду на зем­лю, и мо­ре сер­дится – бро­са­ет вол­ны до не­ба! В та­кую ночь ни зверь не выг­ля­нет из сво­его ло­гова, ни пти­ца не вы­летит из гнез­да. Толь­ко один Тай­ний­на сме­ло вы­ходит на охо­ту, толь­ко ему май­дан от­крыт! И прав­да! Смот­рю, вы­шел из волн, пол­зет по бе­регу мор­ской змей, страш­ный Тай­ний­на. Гла­за на лбу у не­го го­рят еще яр­че, чем мол­нии на не­бе, от его жар­ко­го ды­хания под­ни­ма­ет­ся пар с зем­ли, под его тя­желым брю­хом кам­ни рас­сы­па­ют­ся в пе­сок. «Вот где за­гад­ка! – ска­зал я се­бе. – Вид­но, этот Тай­ний­на пож­рал всех лю­дей, пус­тым сде­лал го­род!» Тут за­кипе­ла во мне кровь от злос­ти. Вых­ва­тил я меч и по­шел Тай­ний­не навс­тре­чу. А Тай­ний­на под­нялся вверх на сво­ем хвос­те и свис­тнул та­ким свис­том, что не то что че­ловек, но и го­ра за­шата­лась бы от стра­ха. Не скрою от вас, и я за­шатал­ся и упал, но не по­терял­ся, соб­рал свои си­лы, вско­чил на но­ги и при­гото­вил­ся к бою. Вот уже близ­ко Тай­ний­на. Под­нял я меч и уда­рил змея по го­лове. Но сос­коль­знул меч и вре­зал­ся ему в спи­ну. Зас­вистел Тай­ний­на, жа­ром об­жег ме­ня, хо­тел хвос­том уда­рить, а я от­ско­чил в сто­рону и сно­ва взмах­нул ме­чом. Дол­го мы би­лись с Тай­ний­ной. И кто зна­ет, ос­тался бы я жи­вым, или сож­рал бы ме­ня этот страш­ный змей, но вдруг вспом­нил я, что ста­рики го­вори­ли: есть у Тай­ний­ны на за­тыл­ке пу­чок во­лос, а в во­лосах этих ко­рень всей его си­лы. Тут от­бе­жал я на­зад, ра­зог­нался и прыг­нул Тай­ний­не на шею. И толь­ко схва­тил его за во­лосы – ра­зом про­пала си­ла страш­но­го змея. При­жал я его к зем­ле, ко­леном на го­лову стал и, как ба­рана, за­резал! За­резал я Тай­ний­ну – и дождь про­шел, и ту­чи уш­ли. А я на зем­лю упал, сло­малась и моя си­ла. Дол­го я спал, а прос­нулся, ког­да сол­нце бы­ло уже на се­реди­не не­ба. Смот­рю, вок­руг ме­ня лю­ди соб­ра­лись. И ста­рики, и юно­ши, и де­вуш­ки, и ма­лые де­ти. Зур­на ве­село иг­ра­ет и да­ула гре­мит. Вско­чил я на но­ги и пок­ло­нил­ся на­роду. И мне пок­ло­нились те лю­ди. Де­вуш­ки мне в кув­ши­не во­ды при­нес­ли – смыть с рук и ли­ца кровь Тай­ний­ны, жен­щи­ны мне еду по­да­ют, а ста­рик с бе­лой бо­родой вы­шел впе­ред и ска­зал: «Эй, юно­ша-бо­гатырь, вид­но, на­ше счастье, что твоя но­га сту­пила на эту зем­лю! Змей Тай­ний­на, что те­перь ле­жит, как го­ра мя­са, всех лю­дей по­жирал. Толь­ко тот и ос­тался жи­вым, кто убе­жал да­леко в го­ры и пря­тал­ся там до это­го дня. Спа­сибо те­бе, юно­ша! Из­ба­вил ты нас от страш­ной бе­ды. Опять мы вер­ну­лись в свое гнез­до, каж­дый к сво­ему до­му. Ес­ли хо­чешь, бу­дешь сы­ном на­шим, бра­том. Жи­ви у нас, и дом да­дим те­бе и еду до кон­ца тво­их дней». «Нет, ста­рый отец, – от­ве­тил я ста­рику. – Не мо­гу я у вас ос­тать­ся. Еще длин­ная ле­жит пе­редо мною до­рога. А вы те­перь спо­кой­но жи­вите в сво­их до­мах».

Толь­ко я так ска­зал, ви­жу – в не­бе, над кра­ем го­рода, опять по­каза­лась го­луб­ка с птен­ца­ми. Ма­шет кры­лыш­ка­ми, буд­то зо­вет ме­ня. Вско­чил я на ко­ня и пос­ка­кал сле­дом за нею. Го­луб­ка ле­тит по не­бу, пе­рыш­ки ро­ня­ет, буд­то до­рогу мне по­казы­ва­ет, я пе­рыш­ки те со­бираю и даль­ше еду. Ни ра­зу еще ко­ня не ос­та­новил, по­ка не встре­тил вас, юно­ши-эг­ги­ды, на этом пе­рек­рес­тке две­над­ца­ти до­рог. А та го­луб­ка с птен­ца­ми, ви­дите, во-он на том вы­соком кам­не си­дит. Ждет ме­ня, моя пе­ри! Ве­рю, ве­дет она ме­ня к на­шему до­му, к трем род­ни­кам и к ска­ле с ме­дом».

По­вер­ну­лись юно­ши к вы­соко­му кам­ню, дол­го-дол­го смот­ре­ли на го­луб­ку, и сын ца­ря так ска­зал: «Та­кой кра­сивой го­луб­ки ни­ког­да я не ви­дел. Прав­ду ты го­воришь, сын ашу­га. Это не го­луб­ка, это она и есть – твоя пе­ри! Ку­да бы ни при­вела те­бя она, там и най­дешь свое счастье». «Спа­сибо те­бе за доб­рое сло­во, – от­ве­тил сын ашу­га. – А те­перь пос­лу­ша­ем, что сын про­вод­ни­ка ка­рава­нов нам ска­жет, – че­му он в до­роге сво­ей на­учил­ся и ко­го сам на­учил».

«Мно­го я уз­нал в до­роге или ма­ло – не знаю! – от­ве­тил юно­ша. – Все же пос­лу­шай­те, как су­мею, и я про се­бя рас­ска­жу…» И сын про­вод­ни­ка ка­рава­нов на­чал свой рас­сказ.

«Отец мой был про­вод­ни­ком цар­ских ка­рава­нов. Не один и не де­сять ка­рава­нов в сво­ей жиз­ни во­дил он в чу­жие стра­ны и на­зад при­ез­жал с до­роги­ми то­вара­ми. Не­мало бо­гатств при­бавил он к цар­ской каз­не. Но, са­ми зна­ете, царь ни­ког­да не на­сытит­ся.

Раз по­вел отец ка­раван, и дол­го-дол­го мы его жда­ли. Це­лый год его не бы­ло. Но вот в один день вер­нулся он. По­чер­нел весь, ис­ху­дал, бо­рода его по­беле­ла, спи­на, как клю­ка, сог­ну­лась. Сел отец пря­мо у по­рога и тя­жело вздох­нул. А я по­дошел, по­цело­вал его и ска­зал: «Ни­ког­да, отец, я те­бя не ви­дел та­ким. Что ста­ло с то­бой?»

Тут опять горь­ко вздох­нул отец и го­ворит: «Сын мой, бе­да не на го­ры па­да­ет, а на че­лове­ка. Сна­чала все хо­рошо бы­ло. Мно­го мы про­дали цар­ских то­варов, мно­го дру­гих ку­пили. А на­зад пош­ли – тут и упа­ла на нас бе­да. Ве­ли мы ночью вер­блю­дов, и вдруг ис­пу­гались они че­го-то. Как ни го­ним их, упи­ра­ют­ся, не идут впе­ред. И вот уви­дел я тень на до­роге. По­дошел поб­ли­же, смот­рю, сто­ит гли­няный чан. Сто­ит и гу­дит, буд­то в не­го ка­кой-то зверь за­лез и ре­вет во всю си­лу. «Что это за чан? – ду­маю я. – Ник­то та­кого ни для во­ды, ни для ви­на не де­ла­ет! Не ста­руха ли ведь­ма его бро­сила на до­роге?» Рас­сердил­ся, поз­вал по­гон­щи­ков и ска­зал им: «Раз­бей­те этот чан, что­бы каж­дый ку­сок был не боль­ше ва­шего уха!»

Под­бе­жали по­гон­щи­ки. Кто пал­кой, кто кам­нем, кто но­гой уда­рил по ча­ну. Трес­нул чан и на два кус­ка раз­ва­лил­ся. И выр­вался ве­тер от­ту­да, зак­ру­жил пыль и пе­сок и по­нес к не­бу. Не ус­пел я гла­зом мор­гнуть – ты­сячи вих­рей кру­гом зак­ру­жились. Об­хо­дят вих­ри вер­блю­дов и по­гон­щи­ков, за­мели их, зак­ру­жили и унес­ли ку­да-то. Так боль­ше я их и не ви­дел. А я креп­ко за ка­мень схва­тил­ся, не по­борол ме­ня ве­тер. Но что за ра­дость? Там ос­тался я в жи­вых, а тут царь за сво­их вер­блю­дов го­лову мне сру­бит!» И толь­ко ска­зал так отец, смот­рим, вбе­жали в наш дом цар­ские во­ины, схва­тили мо­его от­ца и бро­сили в тем­ни­цу. По­чер­нел мир пе­ред мо­ими гла­зами.

Но не дол­го сто­ял я на мес­те, оч­нулся и по­бежал к ца­рю. «Царь ве­ликий! – ска­зал я. – Раз­ве ма­ло мой отец при­бавил бо­гатств к тво­им бо­гатс­твам! А за этот ка­раван ты в тем­ни­цу его бро­сил. Не обед­не­ешь ведь ты: для те­бя это, как один во­лос выр­вать из бо­роды. Но хо­рошо, ес­ли по­жела­ешь, я от­ве­чу за от­ца. Или ме­ня вмес­то не­го брось в тем­ни­цу, или дай мне хоть со­рок вер­блю­дов с то­вара­ми. Я вер­ну те­бе, что отец по­терял, и столь­ко же еще при­бав­лю».

«Смот­ри, юно­ша, не мно­го ли бе­решь на се­бя! – от­ве­тил мне царь. – Но пусть бу­дет так. Дам те­бе со­рок вер­блю­дов с тю­ками и со­рок дней и со­рок но­чей на до­рогу. А хоть день прой­дет боль­ше со­рока – го­лова тво­его от­ца на вы­соком ко­лу встре­тит те­бя у во­рот мо­его го­рода. По­том и твою го­лову ря­дом по­вешу!»

«Хо­рошо, царь», – ска­зал я. В тот же день бы­ли го­товы со­рок вер­блю­дов и со­рок по­гон­щи­ков. Стал я впе­реди ка­рава­на и по­вел его.

Мно­го мы шли или ма­ло, а в один день по­пали в боль­шие го­ры. И толь­ко под­ня­лись мы вверх, вдруг вы­рос­ла на на­шей до­роге ко­лючая тра­ва ми­сур­ма. Вы­соко вы­тяну­лась ми­сур­ма-тра­ва – по грудь вер­блю­ду. Вет­ка с вет­кой спле­лись, ко­люч­ка за ко­люч­ку за­цепи­лись. Ес­ли и об­ла­ко бро­сишь, – не упа­дет оно на зем­лю! Стал мой ка­раван. Не мо­жем мы даль­ше ид­ти. «Что де­лать мне? – по­думал я. – Ведь не тут, в го­рах, ко­нец на­шей до­роги!» Поз­вал я по­гон­щи­ков и ска­зал им: «У ко­го есть меч – ме­чом ру­бите эту ми­сур­му, у ко­го ос­трый нож – но­жом режь­те ее!»

Бро­сились по­гон­щи­ки на ми­сур­му, вле­во и впра­во до кор­ня ру­бят. А креп­кая эта тра­ва! И та, что сру­били, не па­да­ет на зем­лю, ко­люч­ка­ми за дру­гую хва­та­ет­ся. Дол­го ру­били по­гон­щи­ки ми­сур­му-тра­ву и вдруг ста­ли все, стер­ли с ли­ца пот, по­дош­ли ко мне и ска­зали: «Не мо­жем мы боль­ше ру­бить. Вот смот­ри, при­тупи­лись на­ши ме­чи!» «Не бе­да! – от­ве­тил я им. – От­крой­те хур­джу­ны, есть там ос­трые ме­чи, од­ни в зо­лото оде­ты, дру­гие в се­реб­ро. Не бу­дем их жа­леть! Ско­рей ру­бите эту ми­сур­му, ско­рее, вот уже нем­но­го ос­та­лось».

Опять ру­бят по­гон­щи­ки. При­тупит­ся се­реб­ря­ный меч – бро­сят его, зо­лотой бе­рут – зо­лотым ру­бят ме­чом. И ког­да сол­нце за го­ру се­ло, от­кры­лась ка­раван­ная до­рога. По­радо­вал­ся я, соб­рал весь ка­раван вмес­те и даль­ше по­ехал. Но не про­еха­ли мы и од­но­го май­да­на, ви­жу, дру­гая бе­да идет навс­тре­чу! Вдруг из зем­ли огонь вы­шел, пе­рере­зал нам до­рогу. Опять сби­лись в ку­чу вер­блю­ды, ре­вут гром­ко. А по­том од­ни в сто­рону бро­сились, дру­гие на­зад по­бежа­ли. «Эй, дру­ги! – крик­нул я по­гон­щи­кам. – Не пу­гай­тесь! Ско­рее сни­май­те бур­дю­ки с ви­ном. Ес­ли во­ды нет, ви­ном заль­ем огонь!»

Бе­гут за вер­блю­дами по­гон­щи­ки, чу­валы со спи­ны их та­щат, раз­вя­зыва­ют бур­дю­ки. Один бур­дюк ви­на выль­ют, за дру­гим бе­гут. А огонь не гас­нет. Тут по­тушат – там раз­го­ра­ет­ся. И столь­ко тог­да вы­лили мы ви­на, что на двад­цать сва­деб хва­тило бы! Всю ночь ту­шили мы огонь и по­туши­ли его! А от злос­ти вы­лил я на го­рячий пе­пел и тот пос­ледний бур­дюк с ви­ном, что один у ме­ня ос­тался. Опять соб­ра­ли мы свой ка­раван, от­дохну­ли нем­но­го, по­ели, что бы­ло, и под­ня­лись с мес­та.

Идем по до­роге. Ус­та­ли все, сло­ва ник­то не ска­жет. Вон и ут­ренняя звез­да заб­лесте­ла на не­бе и сол­нце ти­хонь­ко вста­ет. А тут опять бе­да! Толь­ко день ро­дил­ся – и вдруг ночь тем­ная сде­лалась. И та­кая тем­ная сде­лалась ночь, что на вер­блю­де си­дишь, и вер­блю­да не ви­дишь, го­лос слы­шишь со­седа, а где он, не зна­ешь, ру­ку к гла­зам под­не­сешь, а гла­за ее не ви­дят. За­реве­ли вер­блю­ды. И лю­ди кри­чат, ку­да ехать, не зна­ют. «Что это за зло сто­ит по­перек на­шей до­роги? – по­думал я. – Не та ли ста­руха ведь­ма за свой чан, что отец раз­бил, бе­ду за бе­дой по­сыла­ет на нас? Но не ра­дуй­ся, ведь­ма, сколь­ко бы ни бы­ло пер­цу в те­бе, а нас не ис­пу­га­ешь».

Рас­сердил­ся я и крик­нул по­гон­щи­кам: «Не ви­дите вы ме­ня, но вы­пол­няй­те мое сло­во! Раз­режь­те хур­джу­ны, шерсть возь­ми­те, ко­ноп­ля­ным мас­лом по­лей­те и заж­ги­те ее!»

И в миг один со всех сто­рон зас­ве­тились ог­ни. Кто на пал­ке дер­жит го­рящую шерсть. Кто на сво­ем ме­че. Уви­дели мы опять до­рогу, соб­рал я ка­раван и по­вел его даль­ше. Что я еще вам ска­жу? И двад­ца­ти ша­гов мы не прош­ли, вдруг про­пала тем­но­та. Буд­то из мед­вежь­ей пе­щеры мы выш­ли на свет. Смот­рим, сол­нце уже пос­ре­дине не­ба сто­ит, а в до­лине, да­леко впе­реди, по­казал­ся го­род. Мно­го в го­роде лю­дей. Из до­ма в дом, с май­да­на на май­дан хо­дят лю­ди, как му­равьи в гнез­де. Ос­та­новил я ка­раван и стал счи­тать то­вары: что до­вез я и что бе­да от­ня­ла в до­роге? Из до­ма вы­ходил – на со­рок вер­блю­дов бы­ло то­вару, а те­перь и де­сять вер­блю­дов по­везут, не ус­та­нут. Сел я в пе­чали на ка­мень и за­думал­ся. Вдруг ви­жу, на до­роге по­каза­лась ста­руха с боль­шой вя­зан­кой хво­рос­та за спи­ной. По­дош­ла ко мне ста­руха, сбро­сила хво­рост и го­ворит: «Что опе­чалил­ся, юно­ша? Ес­ли не зна­ешь, где то­вары про­дать, я те­бе по­могу. К та­ким све­ду куп­цам, что вмиг уда­рите ру­ка об ру­ку. В де­сять раз до­роже все про­дашь». – «Спа­сибо те­бе, мать-ста­руха! Но чем я от­пла­чу те­бе за доб­рый со­вет?» – «Со­бери мне вот за кам­нем вя­зан­ку хво­рос­та, сын мой. Мно­го ли ста­рухе на­до? Бу­дет чем сог­реть очаг зи­мой».

Наг­нулся я за хво­рос­том, и тут, эг­ги­ды, уда­рила ме­ня ста­руха по го­лове пал­кой и крик­ну­ла: «Был юно­шей – стань буй­во­лом!»

И стал я буй­во­лом. Тя­желые кри­вые ро­га по­тяну­ли ме­ня к зем­ле, но я трях­нул ро­гами и под­нял го­лову. Смот­рю, сме­ет­ся ста­руха. «Э-гей, де­теныш скор­пи­она! – го­ворит. – Отец твой чан мой раз­бил, и я, бед­ная, с то­го дня ле­тать не мо­гу. И ты по­шел по его до­роге! Прав­да, креп­кое у те­бя сер­дце, не ис­пу­гал­ся, рас­топтал все ча­ры, что бро­сила я пе­ред то­бой. Но что ты вы­иг­рал? На день поз­же, на день рань­ше, а все по­пал в мои ру­ки. Те­перь бу­дешь семь лет и семь дней хо­дить по этим пус­тым го­рам!» – ска­зала так ведь­ма и про­пала. А я со сво­им го­рем тут ос­тался.

День ли, два дня, или не­делю бро­дил я в тех го­рах – и по­тяну­ло ме­ня к лю­дям. К го­роду бо­юсь по­дой­ти, а у ма­лень­кой реч­ки уви­дел ста­рую мель­ни­цу. Об­ра­довал­ся я: тут и ти­хо, тут и от сол­нца спря­чусь в во­де, а мо­жет, и мель­ник жи­вет здесь. Уви­жу хоть из­да­ли че­лове­ка. Вот и ста­ло это мес­то мо­им до­мом. Не мно­го вре­мени прош­ло, от­кры­лась дверь, и выш­ла де­вуш­ка с кув­ши­ном. Пос­мотре­ла на ме­ня, уди­вилась. По­том ос­та­вила кув­шин, наб­ра­ла охап­ку се­на и по­мани­ла ме­ня. По­дошел я к ней, се­на не бе­ру, а все смот­рю ей в гла­за. Как бы мне ска­зать ей, что не буй­вол я, а та­кой же че­ловек, как она. Но что де­лать? За­вязан­ный язык. Тут де­вуш­ка вы­рони­ла се­но из рук и по­бежа­ла на мель­ни­цу. А я стою, точ­но кто при­вязал ме­ня, ни впе­ред, ни на­зад не дви­нусь. И не знаю, сколь­ко я так сто­ял, но вот опять вы­ходит де­вуш­ка и не­сет гли­няную ча­шу с зем­лей. По­дош­ла она ко мне близ­ко и ска­зала: «К мо­ему до­му ты буй­во­лом при­шел, а уй­дешь… Не знаю, мо­жет быть, бра­том мо­им».

По­том она се­ла, пос­та­вила ча­шу на ка­мень, вы­нула из кар­ма­на горсть пше­ницы и раз­бро­сала по той ча­ше с зем­лей. И вдруг ви­жу я – взош­ла из зем­ли пше­ница, вверх под­ни­ма­ет­ся. На ле­вой сто­роне ча­ши жел­тые ко­лосья, на пра­вой сто­роне чер­ные рас­тут. Вот, соз­ре­ла пше­ница. Тут сре­зала де­вуш­ка ко­лосья и в ру­ках их по­тер­ла. Чер­ные зер­на в тор­бочку соб­ра­ла и спря­тала, а жел­тые мне про­тяну­ла в ру­ке. «На, ешь, буй­вол. На­сытишь­ся, и пос­мотрим, что бу­дет».

Толь­ко съ­ел я зер­на, сра­зу упа­ли на зем­лю тя­желые ро­га, спол­зла с ме­ня шку­ра буй­во­ла и опять я стал че­лове­ком! Пок­ло­нил­ся я той де­вуш­ке и от все­го сер­дца так ей ска­зал: «Как во­да вес­ной на­пол­ня­ет ре­ки, так и счастье пусть на­пол­нит твою жизнь. Ес­ли бы не ты, семь лет и семь дней бро­дил бы я буй­во­лом по этим го­рам. А для ме­ня день прой­дет – все бли­же бе­да под­хо­дит. Царь бро­сил в тем­ни­цу мо­его от­ца, и, ес­ли я не вер­нусь в день сро­ка, он ему сни­мет го­лову. А все эта ста­руха ведь­ма и от­цу и мне пря­мую до­рогу кри­вой сде­лала! Го­рит сер­дце, хо­чу отом­стить ей. На­учи, доб­рая де­вуш­ка, как это сде­лать». «Хо­рошо, юно­ша, что знаю – не утаю от те­бя. Ста­рый мель­ник, отец мой, всем де­лал доб­рое в жиз­ни. И ме­ня то­му на­учил. Эти зер­на он мне ос­та­вил и ска­зал: «При­дет день, мо­жет, по­надо­бят­ся они. Жел­тые зер­на зло унич­то­жат, а чер­ные – месть уто­лят!» Вот возь­ми эту тор­бочку с чер­ны­ми зер­на­ми, ис­про­буй их си­лу».

Взял я тор­бочку и по­шел на май­дан, Смот­рю, ста­руха ведь­ма от од­ной лав­ки ти­хонь­ко к дру­гой хо­дит. Где от­кры­та дверь – там зак­ро­ет, где зак­ры­та – от­кро­ет, где му­ку про­да­ют – в чу­вал зем­ли бро­сит, а там брын­зы ук­ра­ла ку­сок, в фар­тук спря­тала. «Пос­той, ста­руха! – по­думал я. – Бе­да от ме­ня уш­ла – к те­бе при­дет!» Под­крал­ся я к ней сза­ди, бро­сил быс­тро на нее чер­ные зер­на и ска­зал: «Стань ли­сой ста­рой!»

И ста­ла ста­руха ста­рой ли­сой. А я на­шел ве­рев­ку, на­кинул ста­рухе-ли­се на шею и по­тащил ее за со­бой. И ког­да выш­ли мы с май­да­на, так я ей ска­зал: «Э-гей, ста­руха, ле­та­ющая в ча­не, се­год­ня ты по­пала мне в ру­ки! И для те­бя приш­ли чер­ные дни! Вот со­бери те­перь мой ка­раван, вер­блю­да к вер­блю­ду ря­дом пос­тавь».

Пог­нал я ли­су-ста­руху пе­ред со­бой. По го­рам ее го­нял, по глу­боким ов­ра­гам. Бе­жит ли­са, язык, как ре­мень, по до­роге тя­нет, гла­за по­мут­не­ли, бо­ка, как ме­хи, раз­ду­ва­ют­ся, реб­ра выс­ко­чить го­товы. Всех по­гон­щи­ков она наш­ла, и вер­блю­дов друг за дру­гом пос­та­вила в ка­раван. И тех наш­ла вер­блю­дов, что ког­да-то отец по­терял. И то­вары все бы­ли це­лы, ник­то их и паль­цем не тро­нул. «Хоть бы во сне ме­ня уви­дел отец! – по­думал я. – О, как бы он по­радо­вал­ся. Но ни­чего, вот се­год­ня-зав­тра про­дам то­вары, и од­на моя но­га здесь бу­дет, а дру­гая там!»

Тут уда­рил я ста­рую ли­су и от­пустил ве­рев­ку. «Сгинь с глаз, ста­рая! Те­перь бу­дешь од­но­го име­ни че­лове­ка бо­ять­ся!»

По­бежа­ла ли­са, но как по­бежа­ла! Толь­ко пыль под­ни­ма­ет­ся сле­дом! А я сел на го­лов­но­го вер­блю­да, клик­нул по гон­щи­ков и по­вел ка­раван к го­роду. Та­кого то­вара бо­гато­го, как я при­вез, не бы­вало еще в этом го­роде. В один день опус­те­ли все тю­ки! Толь­ко од­ну шаль ши­раз­скую я ос­та­вил и по­яс че­кан­ный из зо­лота и се­реб­ра. Из-за этой ша­ли и по­яса чуть кровь не про­лилась на ба­зар­ном май­да­не. Один ку­пец до­роже дру­гого за них да­вал, а я ска­зал: «Не для ва­ших до­черей и не для ва­ших жен та­кая кра­сота сде­лана на све­те». И по­нес шаль ши­раз­скую и по­яс че­кан­ный из се­реб­ра и зо­лота де­вуш­ке в по­дарок, на ста­рую мель­ни­цу. «При­ми, де­вуш­ка, сес­тра моя, этот по­дарок. Мал он, ты боль­ше­го сто­ишь. Но как хо­чешь, дру­гого у ме­ня нет». – «Спа­сибо, юно­ша, – от­ве­тила мне де­вуш­ка. – Ра­да я и тво­ему по­дар­ку, ра­да и тво­ему счастью. А те­перь пос­пе­ши, ма­ло ос­та­лось дней».

Поп­ро­щал­ся я с де­вуш­кой и по­вел ка­раван в об­ратную до­рогу. Но мед­ленно идут вер­блю­ды, а дни не ждут нас. Ку­пил я в од­ной де­рев­не быс­тро­го ко­ня, на­казал по­гон­щи­кам ид­ти по пря­мой до­роге, а сам, вот ви­дите, эг­ги­ды, да­леко от них пос­ка­кал».

По­диви­лись юно­ши и ска­зали друг дру­гу: «Столь­ко до­рог мы прош­ли, столь­ко все­го по­вида­ли на све­те! Ни­кого из нас бе­да к зем­ле не скло­нила – и пе­ред этим по­ясом не сог­нем мы спи­ну!»

Поп­ро­щались тут юно­ши, сна­чала с ва­ми, до­рогие слу­шате­ли, по­том друг с дру­гом прос­ти­лись, и каж­дый по­ехал сво­ей до­рогой. А по­яс как ле­жал на пе­рек­рес­тке две­над­ца­ти до­рог, так и ос­тался ле­жать.

Случайные и неслучайные рекомендации: