Га­даль­щи­ки

В од­ной де­рев­не жи­ли в бат­ра­ках два при­яте­ля: Ян­да­ла и Свер­чок. Про­рабо­тали они уже нес­коль­ко лет. Как-то раз Ян­да­ла го­ворит Свер­чку:

— Пло­хое, брат, на­ше житье. Веч­но на­ми по­мыка­ют, бра­нят да ру­га­ют за вся­кий пус­тяк; слу­чись у хо­зя­ина ка­кая неп­ри­ят­ность — всег­да сры­ва­ет свою злость на нас. Что тол­ку бат­ра­чить? Луч­ше же­нить­ся. Же­нишь­ся, бу­дешь сам се­бе хо­зя­ин — ло­жись, ког­да за­хочешь, вста­вай, ког­да взду­ма­ешь!

— Пра­виль­но го­воришь, брат! — под­да­кива­ет Свер­чок. — Луч­ше же­ним­ся и бу­дем воль­ны­ми.

Раз­за­дори­ли они так-то друг дру­га, прис­мотре­ли се­бе не­вест, и де­ло ста­ло толь­ко за гос­под­ским раз­ре­шени­ем да цер­ковным бла­гос­ло­вени­ем. Ус­тро­илось и это, и вско­рос­ти сос­то­ялись две шум­ные свадь­бы.

Не житье у них ста­ло, а мас­ле­ница: ешь-пей до­сыта, что взду­ма­ешь; хо­чешь — спи, хо­чешь — ле­жи, хо­чешь — вста­вай. Но во вся­ком по­ложе­нии есть и свои ра­дос­ти и свои за­боты. Че­рез год при­яте­ли сно­ва встре­тились и ста­ли рас­ска­зывать друг дру­гу про свое житье. Ян­да­ла го­ворит:

— Ох, брат, хоть нам преж­де и пло­хо ка­залось, а, вы­ходит, в ра­бот­ни­ках-то луч­ше жи­лось. Взять хо­тя бы хар­чи: хар­чи, бы­вало, хо­зя­ин, вынь да по­ложь, а нын­че са­мому до­бывать на­до. В ра­бот­ни­ках-то я и оде­жу по­лучал, а что день­га­ми пла­тили, то в трак­ти­ре про­пивал да на ку­рево тра­тил. Те­перь мы са­ми се­бе хо­зя­ева — оно-то хо­рошо, да что про­ку с хо­зяй­ства с это­го, раз при­ходит­ся и о же­не и о ре­бен­ке за­ботить­ся, а в на­шей де­рев­не мно­го не за­рабо­та­ешь. Не бу­дет, вид­но, с это­го ни­како­го тол­ку, луч­ше пой­дем опять най­мем­ся на ра­боту, толь­ко уж не здесь. Здесь-то нас зас­ме­ют — вер­ну­лись, ска­жут, об­ратно, ког­да им пло­хо приш­лось. Да­вай пой­дем ту­да, где нас не зна­ют.

— Пра­виль­но, брат, го­воришь, — под­дакнул Свер­чок, — толь­ко, зна­ешь что — спер­ва на­до на­шим же­нам ска­зать­ся.

Так и сде­лали. Ска­зали же­нам. Же­ны бо­ялись дать сог­ла­сие, но мужья все им рас­толко­вали, же­ны и сог­ла­сились. Не толь­ко со­гла­сились, а еще и по­дорож­ни­ков на­пек­ли. От­пра­вились друзья в путь.

Пош­ли, а ку­да — и са­ми не зна­ют. Преж­де-то они ма­ло где бы­вали, а по­тому и не зна­ли, в ка­кую сто­рону путь дер­жать, и пош­ли на­обум. Заш­ли в боль­шой лес, ис­хо­дили его вдоль и по­перек, а выб­рать­ся ни­как не мо­гут. Свои пи­роги они еще преж­де по­ели, и силь­но му­чил их го­лод. На­конец, зас­та­ла их в этом ле­су тем­но­та. «Ну-ка, ра­зок и я по­сове­тую», — ре­шил Свер­чок и го­ворит:

— Нель­зя нам здесь но­чевать, брат Ян­да­ла. Вдруг на­падет на нас ка­кой-ни­будь зверь. Мы с то­бой ус­та­ли с до­роги, ос­ла­бели от го­лода, сож­рет он нас. Ты, бра­тец, хо­рошо по де­ревь­ям ла­за­ешь — влезь-ка да пог­ля­ди, не све­тит­ся ли где ого­нек.

Хоть Ян­да­ла еле-еле на но­гах дер­жался, все же как мог вска­раб­кался на де­рево и стал зор­ко ог­ля­дывать­ся по сто­ронам. Дол­го о «ис­кал, на­конец за­метил вда­ли ого­нек и крик­нул Свер­чку. Свер­чок и го­ворит:

— За­пом­ни хо­рошень­ко, бра­тец, в ка­кой сто­роне ого­нек све­тит­ся!

Ян­да­ла слез с де­рева, и они поб­ре­ли в ту сто­рону, где он за­метил ого­нек. Шли, шли, по­ка, на­конец, не уви­дали этот ого­нек, хо­тя еще и очень да­леко. Тут они при­бави­ли ша­гу и пос­пе­шили ту­да.

При­ходят к ка­кой-то из­бушке, огонь еще го­рит. Ста­ли сту­чать в дверь. В из­бушке бы­ла толь­ко ста­рая ба­буш­ка. От­кры­ла; ста­ли они про­сить: пус­ти­те, мол, пе­рено­чевать. Она впус­ти­ла их, сей­час же при­нес­ла мис­ку, нак­ро­шила хле­ба, по­лила ки­пяче­ным мо­локом и ве­лела им есть.

Они по­ели и рас­ска­зали ста­рухе, что жи­вут, мол, в боль­шой нуж­де и идут ис­кать ра­боту. Ста­руха го­ворит:

— Ес­ли хо­тите, ос­та­вай­тесь здесь. У ме­ня есть ко­рова, один бу­дет пас­ти ее, а дру­гой — на­воз из хле­ва выб­ра­сывать. Кор­мить вас я бу­ду хо­рошо, да еще зап­ла­чу по зас­лу­гам.

При­яте­лям пон­ра­вилось: ра­бота пус­тя­ковая, хар­чи, ви­дать, не пло­хие, да еще и зап­ла­тит; они по­обе­щали, что ос­та­нут­ся ра­ботать.

На дру­гой день Ян­да­ла по­шел пас­ти ко­рову, а Свер­чок ос­тался до­ма вы­киды­вать на­воз. Как толь­ко Ян­да­ла вы­вел ко­рову на пас­тби­ще, она сей­час же да­ла стре­кача и по­тащи­ла его по по­лям и по ме­жам. Чем силь­нее Ян­да­ла удер­жи­вал ко­рову, тем шиб­че она бе­жала. Ума­ял­ся он вко­нец, рад бы от­пустить ко­рову, да бо­ит­ся, что она вов­се уде­рет. Вы­бива­ет­ся из пос­ледних сил и бо­га мо­лит, что­бы сол­нце ско­рее се­ло. «Хо­рошо, ду­ма­ет, Свер­чку на­воз там ки­дать, не­бось дав­но выб­ро­сил и по­лежи­ва­ет в те­неч­ке; но по­годи, па­рень, зав­тра ты по­гонишь ко­рову, а я бу­ду ки­дать на­воз».

По­ка Ян­да­ла па­сет, пос­мотрим, от­ды­ха­ет ли Свер­чок. Как толь­ко Ян­да­ла увел ко­рову со дво­ра, Свер­чок ре­шил: «Выб­ро­шу на­воз, а по­том от­дохну». Ки­дал, ки­дал, а на­возу все не убы­ва­ет; уж и зав­трак про­шел и обед, а на­возу все столь­ко же. Тру­дит­ся Свер­чок, по­том об­ли­ва­ет­ся и ду­ма­ет: «Гос­по­ди бо­же мой! Что за на­пасть! Хо­рошо Ян­да­ле пас­ти; но зав­тра пусть он ки­да­ет на­воз, а я по­веду ко­рову». Ста­ра­ет­ся он из пос­ледних сил. Хо­чет выб­ро­сить весь на­воз, преж­де чем Ян­да­ла при­гонит ко­рову. Весь мок­рый как мышь сде­лал­ся. Не ус­пел кон­чить — слы­шит: Ян­да­ла с ко­ровой мчит­ся. Свер­чок от­ло­жил ви­лы в сто­рону и си­дит как ни в чем не бы­вало.

— Ну, как де­ла, брат? — спра­шива­ет Ян­да­ла.

— Ох, бра­тец! — от­ве­ча­ет Свер­чок. — Дав­но уж раз­де­лал­ся я с этим на­возом. Уж ле­жал я, ле­жал в хо­лод­ке, выс­пался, на­до­ело да­же. Зав­тра я по­веду ко­рову, а ты, ес­ли хо­чешь, ос­та­вай­ся до­ма. Я тут сос­ку­чил­ся без ра­боты.

Ян­да­ла с ра­достью сог­ла­сил­ся.

За ужи­ном ни тот, ни дру­гой не мог­ли есть, уж очень ус­та­ли. Ян­да­ла го­ворит:

— Что ж ты, брат, не ешь ни­чего? Ешь, на ме­ня не ог­ля­дывай­ся, я сыт. У ме­ня с со­бой еды мно­го бы­ло, да еще пас­ту­хи мне груш и яб­лок на­дава­ли.

А на са­мом де­ле Ян­да­ла свой обед по­терял, ког­да ко­рова тас­ка­ла его по по­лю. У бед­ня­ги за весь день ни крош­ки во рту не бы­ло, но он при­киды­вал­ся, буд­то сыт, что­бы об­ма­нуть Свер­чка.

На сле­ду­ющий день Ян­да­ла ос­тался до­ма, а Свер­чок пог­нал ко­рову на пас­тби­ще и на­ма­ял­ся с нею, как вче­ра Ян­да­ла, а Ян­да­ла на­мучил­ся, как преж­де Свер­чок. И тот и дру­гой на­де­ялись от­дохнуть, но не тут-то бы­ло! Ког­да Свер­чок ве­чером приг­нал ко­рову, он уж и на се­бя не был по­хож, да и Ян­да­ла — то­же. Оба так на­ма­ялись, что и го­ворить не мог­ли. Толь­ко ночью, на от­ды­хе, раз­го­вори­лись по ду­шам и во всем друг дру­гу приз­на­лись.

— Вид­но, брат, — го­ворит Ян­да­ла, — эта баб­ка не прос­тая, она не толь­ко хлеб же­вать уме­ет. Тут де­ло не­чис­то. Здесь мы с то­бою на­дор­вемся и по­теря­ем здо­ровье, и бог весть что еще она над на­ми сде­ла­ет. Да­вай-ка луч­ше зав­тра же уй­дем прочь от­сю­да.

На­ут­ро вста­ли, про­сят ба­буш­ку от­пустить их; боль­ше, мол, не хо­тят ра­ботать. Ста­руха и го­ворит:

— Ну, ре­бят­ки, на­силь­но вас зас­тавлять я не мо­гу, обож­ди­те ма­лень­ко, по­ка бу­дет го­тов зав­трак.

Пос­ле зав­тра­ка да­ла им на до­рогу кра­юху хле­ба и зап­ла­тила три вен­ских. Тре­тий вен­ский не­чем бы­ло раз­ме­нять. Они ре­шили по­делить день­ги по­том, ког­да еще за­рабо­та­ют, а по­ка Як­да­ла взял их на хра­нение. Поб­ла­года­рили они ста­руху и от­пра­вились даль­ше. Че­рез нес­коль­ко ча­сов выб­ра­лись они из ле­са и уви­дали вда­ли боль­шой бо­гатый го­род. Ре­шили пой­ти ту­да. У са­мых го­род­ских во­рот Свер­чок ска­зал:

— За­дума­ли мы с то­бой пой­ти в го­род, а что мы бу­дем там де­лать, об этом и не по­дума­ли. Мы зна­ем толь­ко свою кресть­ян­скую ра­боту; а я слы­хивал, что в боль­ших го­родах та­кая ра­бота не нуж­на. За­хотим есть-что де­лать бу­дем?

— Не бе­да, — от­ве­ча­ет Ян­да­ла, — вы­дадим се­бя за га­даль­щи­ков и за­живем при­пева­ючи.

— Да что это ты взду­мал! — уди­вил­ся Свер­чок. — Ведь мы ни­чего­шень­ки в во­рож­бе не смыс­лим.

— Смыс­лим или не смыс­лим, — от­ве­ча­ет Ян­да­ла, — а га­даль­щи­ками наз­вать­ся на­до. Бу­дем по­могать друг друж­ке как су­ме­ем и про­живем без за­бот и хло­пот.

И пош­ли но­вые га­даль­щи­ки в сто­лич­ный го­род. Как раз за нес­коль­ко дней до это­го ца­рев­на по­теря­ла дра­гоцен­ный пер­стень. Царь ве­лел объ­явить, что кто этот пер­стень най­дет и ца­рев­не вер­нет, по­лучит боль­шую наг­ра­ду. Пов­сю­ду объ­яви­ли, но ник­то не воз­вра­ща­ет перс­тня. В это вре­мя до­шел до ца­ря слух, что в сто­лицу приш­ли ка­кие-то не­из­вес­тные лю­ди, хва­лят­ся, что уме­ют во­рожить. Царь ве­дел приз­вать их и спра­шива­ет: возь­мут­ся ли они уга­дать, кто на­шел пер­стень ца­рев­ны?

— Охот­но пос­лу­жим те­бе, царь, — го­ворят га­даль­щи­ки, — но за­дача труд­ная; дай нам две не­дели сро­ку на раз­думье.

Царь сог­ла­сил­ся по­дож­дать две не­дели, да еще дал им квар­ти­ру в сво­ем цар­ском двор­це, пи­щу со сво­его сто­ла и прис­та­вил к ним двух слуг. Но при этом все же на­мек­нул, что, ес­ли га­даль­щи­ки взду­мали об­ма­нуть его, он ве­лит от­ру­бить им го­ловы.

Га­даль­щи­ки сог­ла­сились, и их про­вели в ком­на­ту.

Ког­да ос­та­лись они од­ни, Свер­чок на­чал се­товать и уп­ре­кать Ян­да­лу: к че­му взду­мал вы­давать нас за га­даль­щи­ков? Те­перь, дес­кать, мо­жем жиз­ни сво­ей ли­шить­ся, на ко­го же мы жен на­ших ос­та­вим?

— Глу­по ты рас­сужда­ешь, Свер­чок, — го­ворит Ян­да­ла, — луч­ше нам хо­рошо по­жить че­тыр­надцать дней, а по­том уме­реть, чем всю жизнь ма­ять­ся, в по­те ли­ца сво­его хлеб до­бывать и с го­лоду по­дыхать. О же­нах на­ших гос­подь бог по­забо­тит­ся. А над тем, как нам вы­пол­нить свою за­дачу, и вов­се го­лову не ло­май — ведь зна­ешь на­вер­ня­ка, что не уга­да­ем. За­чем об этом ду­мать! По­живем че­тыр­надцать дней в рос­ко­ши, а по­том при­дет ко­нец и ра­дос­тям и тя­гос­тям!

— По-мо­ему, не так, — го­ворит Свер­чок, — луч­ше всю жизнь про­ма­ять­ся и спо­кой­но уме­реть, чем нес­коль­ко дней хо­рошо жить, а по­том по­гиб­нуть по­зор­ной смертью и в ад по­пасть!

Раз­го­вари­ва­ют они так-то меж­ду со­бой, а в это вре­мя слу­га при­носит им еду в рос­кошной по­суде. Лег­ко­мыс­ленный Ян­да­ла, как учу­ял при­ят­ный аро­мат ку­шаний, пог­ля­дел на Свер­чка и, ука­зывая на слу­гу, ска­зал:

— Вот, брат, это — пер­вое на­ше бла­го! Слу­гу эти сло­ва силь­но на­пуга­ли. А по­чему? Пер­стень ца­рев­на по­теря­ла, ког­да хо­дила в убор­ную.

Слу­га на­шел его и стал рас­смат­ри­вать. В это вре­мя к не­му не­замет­но по­дошел дру­гой слу­га и го­ворит:

— Это — ца­рев­нин пер­стень!

— Зна­ешь что, дер­жи-ка ты язык за зу­бами, — от­ве­тил пер­вый. — Я зап­ла­чу те­бе по­лови­ну то­го, что сто­ит пер­стень: ты бу­дешь с день­га­ми, а я — с перс­тнем.

Они сго­вори­лись и мол­ча­ли, как ры­бы. Как раз этих двух слуг царь и прис­та­вил в ус­лу­жение га­даль­щи­кам. Ког­да пер­вый вер­нулся от них, вто­рой и спра­шива­ет:

— Ты, брат, уже прис­лу­живал га­даль­щи­кам. Ну что, как они те­бе по­каза­лись?

— Пло­хо на­ше де­ло! — от­ве­ча­ет пер­вый слу­га. — По­нес я им еду; толь­ко во­шел в ком­на­ту, один га­даль­щик по­казал на ме­ня и го­ворит: «Это — пер­вое на­ше бла­го!»

— Зна­ешь что? — го­ворит вто­рой. — Пой­ду-ка те­перь я им прис­лу­живать; сра­зу уз­наю, до­гады­ва­ют­ся они или нет.

Так он и сде­лал. Но как толь­ко он во­шел с блю­дами в ком­на­ту, Ян­да­ла опять пог­ля­дел на Свер­чка и ука­зал ру­кою на слу­гу:

— Это, — вто­рое на­ше бла­го!

Ус­лы­хал эти сло­ва слу­га и страш­но пе­репу­гал­ся. «Мы про­пали!» — ду­ма­ет. А на са­мом де­ле Ян­да­ла наз­вал вто­рым бла­гом не слу­гу, ко­торый ук­рал пер­стень, а но­вое блю­до. А слу­ги-то ду­мали, что га­даль­щи­ки зна­ют их тай­ну. До­гово­рились они меж­ду со­бой и приш­ли с по­вин­ной к га­даль­щи­кам. Под­ку­пили их день­га­ми и ста­ли про­сить, чтоб га­даль­щи­ки их не вы­дава­ли, а по­вер­ну­ли бы все это как-ни­будь ина­че. Га­даль­щи­ки сра­зу смек­ну­ли, как да что по­лучи­лось.

— Где у вас этот пер­стень? — спра­шива­ет Ян­да­ла. Они по­каза­ли.

— Как прой­дет че­тыр­надцать дней, — го­ворит Ян­да­ла, — пой­май­те вон то­го са­мого боль­шо­го ин­дю­ка и за­пихай­те ему в глот­ку пер­стень. А ос­таль­ное мы ула­дим. Но не взду­май­те об­ма­нывать нас! Ес­ли не сде­ла­ете как ве­лено, пло­хо вам бу­дет!

С это­го дня га­даль­щи­ки раз­ве­сели­лись, ели и пи­ли сколь­ко ду­ше угод­но.

Че­рез две не­дели при­зыва­ет царь их к се­бе и спра­шива­ет- уз­на­ли ли они, кто на­шел пер­стень его до­чери.

— Все­милос­ти­вей­ший царь! — мол­вил Ян­да­ла. — Ва­ша дочь, иду­чи по дво­ру, силь­но раз­ма­хива­ла ру­кой. Пер­стень неп­лотно си­дел на ее паль­це, сос­коль­знул и по­катил­ся, а ин­дюк прог­ло­тил его. В до­каза­тель­ство при­кажи­те за­резать са­мого боль­шо­го ин­дю­ка и най­де­те в нем пер­стень.

Царь при­казал за­резать ин­дю­ка. Пер­стень у не­го ока­зал­ся в жи­воте. Тог­да царь ска­зал га­даль­щи­кам:

— За ва­шу муд­рость и за то, что отыс­ка­ли пер­стень, ос­та­вай­тесь у ме­ня еще две не­дели. Ешь­те и пей­те сколь­ко вле­зет. Че­рез че­тыр­надцать дней за­гадаю вам за­гад­ку; раз­га­да­ете — наг­ра­жу по-цар­ски, а не раз­га­да­ете — при­кажу го­ловы сру­бить.

Нес­час­тные га­даль­щи­ки бы­ло об­ра­дова­лись, ду­мали — уй­дем от­сю­да и пол­ные ко­том­ки де­нег уне­сем, а как по­пот­че­вал их царь но­вой за­гад­кой, ста­ли и сто­ят, буд­то гро­мом по­ражен­ные. Но хошь — не хошь, из цар­ской во­ли не вый­дешь, приш­лось под­чи­нить­ся.

Опять пош­ли они в свою гор­ни­цу и, ког­да ос­та­лись на­еди­не, ста­ли се­товать на свою судь­бу. Уж им ни есть, ни пить не хо­телось. С му­читель­ным стра­хом до­жида­лись они че­тыр­надца­того дня. Те­перь уже и Ян­да­ла не го­ворил, что луч­ше хо­рошо про­жить че­тыр­надцать дней,’а по­том уме­реть, не­жели всю жизнь ма­ять­ся, по­тому что они уже счи­тали се­бя бо­гача­ми.

На че­тыр­надца­тый день в их гор­ни­цу во­шел царь, в ру­ке он нес ма­лень­кий де­ревян­ный лар­чик. Ког­да га­даль­щи­ки уви­дели ца­ря, у них ду­ша в пят­ки уш­ла от стра­ха. Свер­чок еле жив сто­ит, а Ян­да­ла пог­ля­дел на не­го, наб­рался храб­рости, по­казал на лар­чик и го­ворит.

— Кля­нусь, пло­хо твое де­ло, Свер­чок!

— Ну, те­перь ви­жу, что вы-нас­то­ящие во­рожеи! — удив­ленно вскри­чал царь и швыр­нул лар­чик на пол.

Лар­чик рас­ко­лол­ся, из не­го выс­ко­чила ко­зяв­ка, зат­ре­пыха­ла кры­лыш­ка­ми и зат­ре­щала:

— Цвырк, цвырк, цвырк!

Царь не знал, что од­но­го из га­даль­щи­ков зо­вут Свер­чком. Он ду­мал-Ян­да­ла уга­дал, что в лар­чи­ке си­дит свер­чок. Он дал им мно­го де­нег и от­пустил.

Взва­лив на спи­ну тя­желые меш­ки, га­даль­щи­ки пос­пе­шили к сво­им же­нам. Хоть уже смер­ка­лось, они не ис­ка­ли ноч­ле­га. Но вот сов­сем стем­не­ло, и нель­зя бы­ло ид­ти даль­ше. Ниг­де не вид­но бы­ло жилья. Что­бы ночью их не обоб­ра­ли, га­даль­щи­ки заш­ли в раз­ру­шен­ную цер­квуш­ку, что сто­яла в по­ле близ до­роги.

От­дохну­ли там нем­но­го и вдруг слы­шат ша­ги и люд­ские го­лоса. Ян­да­ла при­под­нял го­лову и ви­дит, что в быв­шую риз­ни­цу вхо­дят во­ору­жен­ные пар­ни. Шеп­чет на ухо Свер­чку:

— Ей-ей, брат, раз­бой­ни­ки!

Прис­лу­шал­ся по­луч­ше и ус­лы­хал звон де­нег.

Нем­но­го по­годя раз­бой­ни­ки уш­ли из цер­кви. Тут га­даль­щи­ки вош­ли в риз­ни­цу, заж­гли све­чу и сгреб­ли на­вален­ные день­ги в свои меш­ки. По­том ста­ли ша­рить по сто­ронам, что­бы уз­нать, что еще нак­ра­дено. Там бы­ло мно­го раз­ных ве­щей, и сре­ди них кра­сивые кар­манные ча­сы. Ян­да­ла хо­тел взять их се­бе, а Свер­чок — се­бе. Ча­сы-то бы­ли од­ни, а ни тот, ни дру­гой не хо­тел ус­ту­пать. Зас­по­рили. Свер­чок ра­зоз­лился:

— Ты рад все се­бе заб­рать: не­бось те три вен­ских то­же се­бе при­кар­ма­нил!

Спо­рили, вздо­рили, сло­во за сло­во — и под­ра­лись.

В это вре­мя вер­ну­лись раз­бой­ни­ки, опять при­нес­ли наг­раблен­ное доб­ро. Толь­ко вош­ли они в раз­ру­шен­ную цер­ковь, ус­лы­хали страш­ный шум в риз­ни­це. Ос­та­нови­лись и спра­шива­ют друг дру­га:

— Что там та­кое?

Да как зак­ри­чат:

— Мер­тве­цы, мер­тве­цы из гро­бов вста­ли! — и убе­жали из цер­кви.

Ата­ман, что­бы под­бодрить свою шай­ку, сно­ва во­шел в цер­ковь и по­тихонь­ку под­крал­ся к риз­ни­це. Там сто­ял страш­ный гро­хот и бы­ло тем­но, по­тому что га­даль­щи­ки в дра­ке не­ча­ян­но пе­ревер­ну­ли свеч­ку. Ата­ман про­сунул го­лову в дверь риз­ни­цы, а га­даль­щи­ки все вре­мя швы­ряли друг друж­ку от стен­ки к стен­ке, по­ка не очу­тились у са­мой две­ри. Ян­да­ла чуть не упал, хо­тел бы­ло опе­реть­ся о сте­ну, да вмес­то сте­ны схва­тил­ся за ата­мано­ву шап­ку и ски­нул ее. Пе­репу­ган­ный ата­ман еле выб­рался из цер­кви и кри­чит сво­им:

— Брат­цы, там сам дь­явол раз­во­евал­ся! Глянь­те-ка, и шап­ку с ме­ня сшиб.

Раз­бой­ни­ки сей­час же раз­бе­жались.

А га­даль­щи­ки, на­во­евав­шись вво­лю, — зло­ба-то у них, как во­дит­ся, прош­ла, — по­дали друг дру­гу ру­ки, взя­ли свои но­ши и пош­ли прочь.

Приш­ли до­мой. Же­ны об­ра­дова­лись им, ста­ли жа­ловать­ся, как без них бедс­тво­вали. А мужья рас­ска­зали, как они странс­тво­вали и как гос­подь бог им ми­лос­ти пос­лал.

Про­ходит вре­мя, у Ян­да­лы ро­дилось ди­тят­ко. Что­бы при­лич­но на­рядить его к свя­тому кре­щению, Ян­да­ла ре­шил сшить ему кра­сивый чеп­чик из алой шап­ки, ко­торую он ког­да-то сбил с го­ловы ата­мана. Ра­зыс­кал шап­ку. Толь­ко на­чал по­роть, как из нее по­сыпа­лись чер­вонцы.

— Пог­ля­ди-ка, же­на, пог­ля­ди! — зак­ри­чал он, — что нам бог пос­лал! Ку­пим се­бе дом.

По­том ус­тро­ил бо­гатые крес­ти­ны, а ког­да же­на пош­ла в цер­ковь бла­гос­ло­вить­ся, соз­вал всех со­седей и угос­тил их на сла­ву. А чтоб день­ги не ра­зош­лись, ку­пил се­бе хо­роший кресть­ян­ский дом.