Го­рошек и зо­луш­ка

В са­мой глу­бине Че­хии, в од­ной де­рев­не, жил му­жик ху­торя­нин. Же­нил­ся он на бо­гатой, но же­на его ока­залась та­кой лен­тяй­кой, что дош­ли они до пос­ледней бед­ности, до горь­кой нуж­ды. А при этой-то горь­кой нуж­де бы­ло у них се­меро сы­новей. Сы­новья под­росли, кон­чи­ли шко­лу и раз­бре­лись по бе­лу-све­ту — дес­кать, че­го нам до­ма ос­та­вать­ся!

— Ну, не хо­тите — ухо­дите!

Шес­те­ро сы­новей уш­ли, а седь­мой сын Гон­за ос­тался до­ма по­могать по хо­зяй­ству. Мать с до­сады и с го­ря по­мер­ла, и за­жил му­жик вдво­ём с Гон­зой. Из-за их бед­ности ни од­на бат­рачка к ним не шла жить, — так что они са­ми всё де­лали. Бы­ла у них па­ра ко­был не­кова­ных, ко­ровы бы­ли да нес­коль­ко коз и овец. Как толь­ко зем­ля по­казы­валась, Гон­за вы­гонял ско­тину на пас­тби­ще. Ста­рик па­хал, Гон­за по­могал. Так и шёл год за го­дом. В стра­ду на­нима­ли ра­бот­ни­цу. Для это­го за­нима­ли день­ги у ев­рея, а вмес­то про­цен­тов каж­дый день на­лива­ли ему кув­шин пар­но­го мо­лока.

Гон­зе бы­ло уже двад­цать два го­да. Каж­дое ут­ро он вы­гонял ско­тину на луг, пус­кал её пас­тись, а сам убе­гал в лес по гри­бы. А отец тем вре­менем па­хал. В пол­день ста­рый Го­рошек раз­во­дил кос­тёр, ста­вил на два кам­ня гли­няный гор­шок, ва­рил гриб­ную ка­шу и в зо­ле пёк кар­тошку. Гон­за обе­дал с ним, а по­том опять ухо­дил в лес.

Как-то по­шёл Гон­за в лес и ви­дит: на опуш­ке де­вуш­ка тра­вы и яго­ды со­бира­ет. Она за­гово­рила с Гон­зой, он по­жало­вал­ся на свою бед­ность. С тех пор ста­ла она ему час­то встре­чать­ся; по­гово­рят, бы­вало, и ра­зой­дут­ся, она — в ча­щу, он — на луг.

Вот од­нажды обе­дали отец с сы­ном в по­ле. Отец на­лил гриб­ную ка­шу в де­ревян­ную мис­ку, пос­та­вил её се­бе на ко­лени, и они с Гон­зой при­нялись за еду. Тут под­хо­дит к ним ка­кая-то ста­руха, а с нею та са­мая де­вуш­ка. Баб­ка про­сит му­жика:

— Не дашь ли и мне по­есть, ба­тюш­ка?

— Та­ких мно­го на­бежит! Ни­чего я вам не дам. Мне всё тру­дом дос­та­ёт­ся.

А Гон­зик го­ворит:

— Что же вы так сер­ча­ете, ба­тюш­ка? По­чему бы и не по­делить­ся с ни­ми? Вот вы хоть и тру­дитесь, а всё рав­но ни­чего у вас нет.

Встал он, да и по­дал этим жен­щи­нам гор­шок с ка­шей. Они усе­лись на ме­же, взя­ли в ру­ки ще­поч­ки и всё до кро­шеч­ки съ­ели. Вот ста­рик до­ел ка­шу, по­тянул­ся к зо­ле за кар­тошкой. Гон­зик выг­реб кар­тошку, по­ложил от­цу в мис­ку. Но в зо­ле ещё мно­го кар­то­шек ос­та­лось, он и от­дал их ста­руш­ке — пусть, мол, по­лако­мит­ся. Баб­ка с де­вуш­кой по­ели и го­ворят друг друж­ке:

— А мо­лодо­му-то боль­ше бу­дет в де­лах уда­чи, — он не жад­ный.

Ста­рик ра­зоз­лился и улёг­ся на по­лосу кле­вера, где ло­шади пас­лись. Гон­за по­шёл к ско­тине на луг. Ког­да ста­рик прос­нулся и сно­ва взял­ся за плуг, Гон­за был уже в ле­су. До­ма-то к ужи­ну ни­чего нет, на­до, ду­ма­ет, соб­рать ещё гри­бов. И столь­ко по­палось ему хо­роших бе­лых, сро­ду ещё та­кой уда­чи не бы­ло. «Ну, ду­ма­ет, се­год­ня мы сва­рим ка­шу по­гуще».

Сол­нышко уж скло­нялось к го­ре, ста­рик до­пахал, на­косил ви­ки, на­вил её на те­легу. А ко­лёса-то тя­жёлые: че­тыре цель­ных круг­ля­ша, от ство­ла от­пи­лен­ных, толь­ко об­ру­чами схва­чены. Скри­пит те­лега на раз­ные го­лоса. При­шёл Гон­за, при­нёс ме­шок гри­бов, за­кинул гор­шок в кле­вер и пог­нал ско­тину до­мой. За­дал ко­былам кор­му, при­вязал ко­ров, коз и овец в дру­гом хле­ву за­пер. Ста­рый Го­рошек взял по­дой­ник и по­шёл до­ить. По­том раз­вёл огонь под та­ган­ком, на во­ле, и стал го­товить ужин: кар­тошку в зо­лу по­ложил, пох­лёбку ва­рит, слил мо­локо из по­дой­ни­ка в кад­ку. От всех ко­ров соб­рал, а мо­лока сов­сем ма­ло — на до­ныш­ке.

Те­перь за­ходит к ним в гор­ни­цу ка­кая-то де­вуш­ка с кор­зинкой за спи­ной, спра­шива­ет, не нуж­на ли ра­бот­ни­ца. Ста­рый Го­рошек го­ворит:

— Рад бы взять те­бя, ми­лая, да ведь у нас ник­то не за­жива­ет­ся, мы лю­ди бед­ные, де­нег у нас нет.

Ста­рику-то, по­нят­но, хо­телось, чтоб в до­ме бы­ла жен­щи­на. Ему на­до­ело ко­ров до­ить, а Гон­за — и вов­се это­го не умел. Гон­за, как уви­дел див­чи­ну, сей­час же уз­нал её — это и бы­ла та са­мая, с ко­торой он раз­го­вари­вал в ле­су и ко­торую уго­щал на по­ле гриб­ной ка­шей. Толь­ко оде­та она бы­ла по-дру­гому. Стал уго­вари­вать от­ца:

— Най­ми! Нам ра­бот­ни­ца нуж­на. Ведь мне уже двад­цать два го­да, а хо­жу та­кой гряз­ный, что все на­до мною сме­ют­ся. Каж­дый день тас­каю эту сол­дат­скую кур­тку. Вся­кий на­до мной ку­ражит­ся.

— Ну, ос­та­вай­ся, но зап­ла­тить те­бе смо­жем толь­ко пос­ле жат­вы, ког­да убе­рём хлеб. Де­вуш­ка с ра­достью сог­ла­силась.

— Жить, — го­ворит, — мне нег­де, и смерть ме­ня не бе­рёт, од­но спа­сение — где-ни­будь на­нять­ся.

Ста­рый Го­рошек спра­шива­ет:

— Как те­бя звать?

— Мне и ска­зать стыд­но, имя у ме­ня боль­но гру­бое. — Да че­го стес­ня­ешь­ся, имя как имя. Ведь на­до же те­бя как-ни­будь на­зывать.

— Зо­луш­кой ме­ня зо­вут.

Ста­рик сдви­нул шап­ку на за­тылок:

— Зо­луш­ка, Зо­луш­ка… Слы­хивал я ког­да-то про Зо­луш­ку… Та удач­ли­вая бы­ла, из ни­чего все­го до­билась.

Поз­ва­ли они Зо­луш­ку ужи­нать с ни­ми. Она се­ла ря­дом с Гон­зой, и ему ни­ког­да ещё так вкус­но не елось, как в этот раз.

Пос­ле ужи­на она приб­ра­ла гор­ни­цу, ко­ровам и ло­шадям корм за­дала. Усе­лись на кры­леч­ке. Го­рош­ку по­курить хо­чет­ся, да и Гон­зе то­же, а та­бака — ни крош­ки. Си­дят го­ловы по­веси­ли. Она и спро­си:

— Че­го это вы на­хох­ли­лись, как мок­рые ку­ры?

Они ста­рые тру­боч­ки свои знай по­вёр­ты­ва­ют в ру­ках, про­дува­ют. Зо­луш­ка сор­ва­лась и вско­ре вер­ну­лась с боль­шим узел­ком та­бака. Кро­шат­ка све­жая, вот счастье-то! Оба за­дыми­ли вов­сю. Ста­рик Го­рошек го­ворит ей:

— Будь у нас в до­ме пол­ной хо­зяй­кой.

А Гон­за под­да­кива­ет.

По­сиде­ли. По­том Гон­за спра­шива­ет:

— Ну, где кто спать бу­дет? У нас ни кро­вати, ни пе­рин­ки, ни­чего­шень­ки нет!

Зо­луш­ка го­ворит:

— Я ля­гу спать в хле­ву, там со­ломы мно­го. По­жела­ли друг дру­гу доб­рой но­чи, бат­рачка пош­ла в ко­нюш­ню, му­жики в гор­ни­цу, лег­ли у сто­ла на лав­ку.

Ста­рик снял кур­тку, улёг­ся на один бок, Гон­за — на дру­гой.

Ут­ром ста­рик вы­шел в се­ни, а там — по­лон ушат мо­лока сто­ит. Ко­ровы и ко­зы уже по­до­ены. Он и ру­ки врозь — что та­кое? А Гон­за го­ворит:

— Ви­дите, ба­тя, ка­кое счастье к нам в дом приш­ло, те­перь смо­жем кой-ка­кой гро­шик от­ло­жить.

Вот при­ходит ев­рей­ка, при­нес­ла боль­шую крын­ку:

— Се­год­ня на­лей­те пол­ную.

Ста­рый Го­рошек не зна­ет, как и взять­ся. Гон­за зо­вёт:

— Ну-ка, но­вая хо­зяй­ка, на­лей ты.

На­лила, а ни­чуть не за­мет­но: в уша­те слов­но и не уба­вилось. Ста­рик с Гон­зой прос­то не зна­ют, ку­да де­вать мо­локо, так его мно­го. Ре­шили толь­ко вер­шки сни­мать. На по­тол­ке — ка­душ­ки, ло­хан­ки ку­чей сва­лены. Зо­луш­ка пе­ремы­ла их, выс­креб­ла. До­ила два ра­за в день и ста­вила мо­локо в теп­ло.

Гон­за толь­ко до­садо­вал, что у неё та­кое имя не­хоро­шее.

— Де­ревен­ские сме­ять­ся над на­ми бу­дут.

А она от­ве­ча­ет:

— Об этом не ту­жи, при­дёт вре­мя, бу­дет у ме­ня дру­гое имя.

Так про­ходил день за днём. Гон­за го­нял ско­тину на вы­гон, ста­рик па­хал, а но­вая хо­зяй­ка всё по до­му де­лала. Ста­рик по­весе­лел. И мо­лока всё боль­ше при­бав­ля­лось.

— Что, — дес­кать, — со сме­таной-то де­лать бу­дем?

— В суб­бо­ту собью её, пусть в до­ме бу­дет мас­ло.

В суб­бо­ту ра­зыс­ка­ла она ста­рую мас­ло­бой­ку, вы­пари­ла её, и ста­ли они втро­ём пах­тать. Три ра­за приш­лось ей в мас­ло­бой­ку сме­тану на­ливать! Про­мыла, сло­жила — мас­ла пол­на ка­душ­ка! Ста­рик прос­то в не­до­уме­ние при­шёл, гла­зам не ве­рит.

Хва­тились, — а со­ли-то нет. Она дос­та­ёт из кар­ма­на мо­нету, по­да­ёт Гон­зе — день­ги ка­кие-то не на­ши, он та­ких и не ви­дывал ни­ког­да — и го­ворит:

— Схо­ди ку­пи пять фун­тов со­ли.

Гон­за при­нёс, она тут же вы­сыпа­ла соль на стол, взя­ла то­порик, по­тол­кла её обуш­ком. Взве­сила мас­ло — трид­цать фун­тов. Ста­рик чуть с ума не со­шёл — что толь­ко в до­ме тво­рит­ся! Снес­ла мас­ло на пог­реб, чтоб зас­ты­ло, а ве­чер­ком, дес­кать, как от­дохну, от­не­су его в го­род, про­дам. Гон­за взял мел, стал счи­тать, сколь­ко вы­ручит, да­же и сос­чи­тать не смог.

— Те­перь нуж­на мне кор­зинка, в чём по­нес­ти.

Гон­за сей­час же по­бежал, при­волок тра­вяную кор­зи­ну. Ста­рик за го­лову схва­тил­ся:

— Да ты что, спя­тил, что ли, это ведь кор­зи­на тра­вяная, а не для мас­ла! Вот ви­дишь, — го­ворит он Зо­луш­ке, — у на­шего Гон­зы не все до­ма.

Та хо­хочет, а Гон­за по­вер­нулся, схва­тил в се­нях со шка­фа лу­кош­ко и пря­мо вмес­те с на­сед­кой при­тащил в гор­ни­цу.

— Ну, это че­ловек блаж­ной! Не мучь уж его, а то он сов­сем очу­ме­ет, ви­дишь — ме­чет­ся, ров­но уго­релый. На чер­да­ке ви­сит кор­зинка, ещё от ста­рухи ос­та­лась, схо­ди са­ма.

Но Гон­за не меш­ка­ет, сам по­бежал на чер­дак, при­нёс кор­зинку. Зо­луш­ка от­кры­ла её, а там пол­но мы­шиных гнёзд. По­бежа­ла во двор, в на­воз­ной жи­же её вы­мыла, на реч­ке вы­полос­ка­ла и не­сёт в гор­ни­цу чис­тую кор­зинку.

— Те­перь, — дес­кать, — дай­те мне под мас­ло лос­кут чис­то­го мит­ка­ля.

— Да что ты, ми­лая, ка­кой там у нас мит­каль. Ру­башек и тех нет. С тех пор как ста­руха по­мер­ла, в до­ме белья ни ни­точ­ки не ос­та­лось.

Зо­луш­ка за­вер­ну­лась, ни­кому ни сло­ва не ска­зала и ми­гом при­нес­ла под­мышкой свёр­ток бе­лого мит­ка­ля. Отор­ва­ла три кус­ка, чтоб мас­ло за­вер­нуть, ос­та­ток уб­ра­ла.

А Гон­за наш так и вь­ёт­ся вок­руг Зо­луш­ки:

— Не от­ка­жи, — го­ворит, — сшей мне из это­го кус­ка ру­баш­ку в вос­кре­сенье по­гулять. Ведь все пар­ни ру­баш­ки но­сят и сме­ют­ся на­до мной, что у ме­ня да­же и ру­баш­ки нет.

— Лад­но, лад­но, вот по­годи, про­дам мас­ло, что-ни­будь уж те­бе свар­га­ню.

Под ве­чер от­пра­вилась она в го­род, а че­рез час во­роча­ет­ся и вы­сыпа­ет на стол ку­чу гро­шей. Ста­рый Го­рошек чуть не рех­нулся. Столь­ко де­нег! Хо­чет от­дать Зо­луш­ке за мит­каль-то, а та не бе­рёт:

— Не на­до, не на­до, пос­ле от­да­дите, ког­да по­бога­че бу­дете.

А в тот ве­чер, ког­да Зо­луш­ка уш­ла в го­род, при­ковы­ляла к их до­му ка­кая-то ста­руш­ка:

— Пус­ти­те, лю­ди доб­рые, пе­рено­чевать. Мо­жет, и хле­ба ку­сочек по­дади­те, не ела ни­чего.

А ста­рый Го­рошек, с тех пор как за­имел лов­кую ра­бот­ни­цу, ко­торая уме­ла изо вся­кой бе­ды его вы­вес­ти, уж не вор­чал, как бы­вало рань­ше.

— Гон­зик, дай ей че­го-ни­будь по­есть, не­бось с го­лоду не пом­рём, обой­дём­ся.

И ста­руш­ка не­мед­ля вош­ла в их дом, да так сме­ло, как буд­то всю жизнь у них жи­ла, всё зна­ет, ку­да как ид­ти.

— А чья же вы бу­дете, от­ку­да?

— Я Зо­луш­ки ва­шей ба­буш­ка.

— А, вот что, — го­ворит Го­рошек. — Ну, она де­вуш­ка тол­ко­вая, сно­ровис­тая, а как за ра­боту бе­рёт­ся, всё у неё спо­рит­ся, хо­телось бы мне, чтоб сын с нею об­ру­чил­ся. Я-то за же­ной по­лучил ты­сячи нес­метные, да что тол­ку, глу­па она бы­ла и ле­нива, всё пра­хом пош­ло. Так что ес­ли бы толь­ко Зо­луш­ка с мо­им Гон­зой об­ру­чилась, — уж как бы я рад был!

Ба­буш­ка за это так и ух­ва­тилась:

— Я не про­тив, не про­тив.

Че­рез час приш­ла Зо­луш­ка, вы­сыпа­ла на стол день­ги, ста­рик чуть не сбе­сил­ся от ра­дос­ти. Ну, лад­но. Вот Зо­луш­ка и го­ворит:

— Зав­тра вос­кре­сенье, на­до к зав­тре­му сшить ру­баш­ки.

Заж­гла плош­ку, Гон­зу по­сади­ла из мит­ка­ля нит­ки дёр­гать. Это по бед­ности так де­ла­ют! Он на­шёл в ок­не три ржа­вые игол­ки, по­чис­тил их зо­лой, и баб­ка с дев­кой усе­лись шить, то­ропят­ся как су­мас­шедшие. Му­жики уж дав­но ус­ну­ли, а они всё шь­ют да шь­ют. Ут­ром отец с сы­ном прос­ну­лись, — воз­ле каж­до­го ле­жит по ру­баш­ке с за­вязоч­ка­ми — это те­сём­ки та­кие, их в ды­роч­ки про­дер­ги­ва­ют и за­вязы­ва­ют.

Ста­рик го­ворит:

— Зо­луш­ка, сва­ри что-ни­будь на зав­трак, а мы с Гон­зой по­ка схо­дим тра­вы на­косим, на ме­жах мно­го её ос­та­лось. Эта не­деля удач­ная бы­ла, — хо­чу се­год­ня спра­вить вос­кре­сенье, па­хать не по­еду.

Вер­ну­лись му­жики с по­ля, их ждал гор­шок ко­фе. Ста­рый Го­рошек не пил его с тех пор, как же­на по­мер­ла.

— А хле­ба-то у нас нет!

— Об этом не бес­по­кой­тесь, — го­ворит баб­ка, — и вы­сыпа­ет из пе­ред­ни­ка на стол ку­чу плю­шек с ма­ком. Го­рошек уж сколь­ко лет во рту крош­ки сит­но­го не имел, а Гон­за и по­дав­но. Упи­сыва­ли их с та­ким сма­ком, что гла­за на лоб лез­ли. Ста­рик всё выс­пра­шива­ет у Зо­луш­ки, от­ку­да она на всё день­ги бе­рёт.

— Об этом не бес­по­кой­тесь, это моя за­бота, а вы ку­шай­те и пей­те, и ты, Гон­зи­чек, то­же ку­шай.

На­елись на­ши Го­рош­ки до от­ва­лу. Те­перь Гон­за и го­ворит:

— В во­семь ча­сов нач­нётся ран­няя обед­ня, она не дол­гая. Бы­ли бы у ме­ня шта­ны хо­рошие, без­ру­кавоч­ка, да сви­тав­ская кур­тка, по­шёл бы и я к ран­ней.

Вре­мени семь ча­сов. Зо­луш­ка шмыг в дверь, и не ус­пе­ли опом­нить­ся, как она не­сёт хо­рошие ко­жаные шта­ны, крас­ную без­ру­кав­ку с боль­ши­ми пу­гови­цами, чёр­ную ши­рокую шля­пу, крас­ный шей­ный пла­точек и кра­сивую шер­стя­ную сви­тав­скую кур­тку. Это в ста­рину так оде­вались, нын­че это­го уже не но­сят. Гон­за на­рядил­ся.

— Те­перь, — го­ворит, — пой­ду к ран­ней. А сам всё воз­ле Зо­луш­ки вер­тится.

— Что это ты, — дес­кать, — всё ко мне жмёшь­ся?

— Пе­ре­одень­ся и пой­ди со мною.

Зо­луш­ка толь­ко и жда­ла, что­бы он её приг­ла­сил, по­вер­ну­лась и в ми­нуту при­наря­дилась, взя­ла в ру­ки ка­кую-то книж­ку, обёр­ну­тую в бе­лый пла­точек.

— Ну, пой­дём, — го­ворит Гон­зи­ку.

Пош­ли вмес­те че­рез всю де­рев­ню до са­мого го­рода, до кос­тё­ла. Ник­то их и не уз­нал, гла­зе­ют из всех окон: «Ка­кая кра­сивая па­роч­ка! Да кто же этот рос­лый мо­лодец?

Ка­кая та­кая на­ряд­ная ба­рыш­ня ря­дом по ле­вую ру­ку выс­ту­па­ет? Об­го­ня­ют их, в ли­цо заг­ля­дыва­ют:

— Да это мо­лодой Го­рошек с мо­лодою хо­зяй­кою.

А Гон­за чин­но так вы­шаги­ва­ет и ве­село ды­мит сво­ею тру­боч­кой. По­дош­ли к кос­тё­лу, — су­нул труб­ку в кар­ман, снял шля­пу, во­шёл и стал в тол­пе, сре­ди дру­гих муж­чин. Зо­луш­ка ос­та­лась на па­пер­ти.

По­чему она не вош­ла вмес­те с ним? А вот по­чему: злые вол­шебни­цы ук­ра­ли её у ма­тери, ког­да она ещё не бы­ла ок­ре­щена, и за­чаро­вали. Вот от­че­го ей и нель­зя пе­рес­ту­пать по­рог кос­тё­ла. Та­кую ди­во ба­бу мож­но уз­нать по то­му, что она ни­ког­да не тан­цу­ет весь круг, а толь­ко пол­кру­га.

Гон­зе отец ска­зал, чтоб на­силь­но Зо­луш­ку не тя­нул и что это де­ло пос­ле мож­но поп­ра­вить.

Служ­ба окон­чи­лась. Гон­за вы­шел. Бы­ло у не­го в кар­ма­не нес­коль­ко гро­шей, за­шёл с Зо­луш­кой в трак­тир. Сте­пен­но, как ста­рый, выс­ту­па­ет, ве­лел на­лить се­бе круж­ку пи­ва, а для Зо­луш­ки бу­тыл­ку ви­на за­казал. За­куси­ли кое-чем, он зап­ла­тил пять гро­шей, и ве­село от­пра­вились до­мой. Вок­руг Зо­луш­ки уж мно­го мо­лод­цев вер­те­лось, пох­ва­лива­ли её — мол, как вы оде­ты к ли­цу, и вся­кие та­кие сло­ва, так что на об­ратном пу­ти Гон­за вел её за ру­ку, что­бы не от­бил кто.

Вер­ну­лись до­мой, а там уже еда при­готов­ле­на, сит­ный хлеб. К обе­ду, дес­кать, бу­дет мяс­ное. Ста­руш­ка го­ворит:

— Я всё мо­гу ку­шать, кро­ме од­ной толь­ко сви­нины. Дивь­ям ба­бам это­го нель­зя, они до сви­нины и не дот­ра­гива­ют­ся.

Го­рошек дал Гон­зе де­нег, пос­лал его ку­пить го­вяди­ны. Всем так и ма­нилось по­есть убо­ин­ки — ведь с тех пор, как в прош­лом го­ду из­дохла у них ста­рая ко­за, они мя­са и не ню­хали. Как при­нёс Гон­за го­вяди­ну, сей­час же сва­рили её на во­ле, в пе­чур­ке из не­обож­жённых кир­пи­чей. По­обе­дали, приб­ра­лись, Зо­луш­ка при­нес­ла та­бака, ста­рый Го­рошек за­курил свою тру­боч­ку и чин­но по­вёл ба­буш­ку по сво­им по­лям. По­кури­ва­ет и рас­ска­зыва­ет ей, сколь­ко го­ря на­тер­пелся че­рез свою ле­нивую же­ну, как тру­дил­ся всю свою жизнь, как убе­жали от не­го шес­те­ро сы­новей и толь­ко один Гон­за ос­тался ему уте­шени­ем, мы­ка­ет с ним вмес­те го­ре и нуж­ду.

— Ес­ли Гон­за на тол­ко­вой де­вуш­ке же­нит­ся, пе­редам ему весь ху­тор. Пусть толь­ко долг ев­рею вып­ла­тит.

Ос­матри­ва­ет он свои по­ля, ви­дит: рожь уже пос­пе­ва­ет. Что ж те­перь де­лать? Бес­плат­но ник­то не пой­дёт под­соблять, а за­лезать в но­вые дол­ги не­охо­та.

Ста­руха и го­ворит ему:

— Ты, Го­рошек, не ту­жи, ни о чём не пе­чаль­ся, но­неш­ний год хо­рошо со жнит­вом уп­ра­вишь­ся. От­бей ко­сы, а зав­тра ве­село за ра­боту при­мем­ся.

Го­рошек от­бил ко­сы и го­ворит:

— Вы, ба­бы, на­готовь­те на зав­тра еды, пы­шек ка­ких-ни­будь, ле­пёшек, а я пой­ду ис­кать по­моча­нок, в гор­сти ук­ла­дывать.

А ста­рая ему:

— Не хо­ди, я од­на за двух уп­равлюсь.

«Мыс­ли­мо ли де­ло, — ду­ма­ет Го­рошек, — это де­ло не­воз­можное». А в по­ле уви­дал, что и впрямь она за дво­их пос­пе­вала. Гон­за по­шёл пе­редом, а ста­рик при­от­стал сза­ди, чтоб на кон­це ря­да им ра­зой­тись, пят­ки не под­ре­зать. Вот Гон­зик ко­сит, про­косил ряд, а ста­руха уже всё за ним по­доб­ра­ла, идёт под­би­рать за ста­риком. Ста­рик до­шёл до кон­ца, на­точил ко­су брус­ком, на­чал но­вый ряд, ку­сок про­шёл, ог­ля­нул­ся — а за ним ка­кая-то кра­сивая мо­лодай­ка под­би­ра­ет. «Лад­но, ду­ма­ет, под­би­рай, под­би­рай, на­кор­млю те­бя за это». С ча­сок ко­сили они так, ста­рик про­шёл ко­нец, пог­ля­дел:

— Эге, как оно у нас ны­неш­ний год быс­тро идёт, прос­то удив­ле­ние! И зыб­ки ны­не ка­кие тол­стые!

Это у нас, ког­да рожь под­би­ра­ют, та­кими гор­стя­ми ук­ла­дыва­ют, вро­де люль­ки, в ка­кой де­тей ка­ча­ют: так и на­зыва­ют­ся — зыб­ки.

Гон­зик ра­зошёл­ся по сво­ему ря­ду, раз­ма­хал­ся, вдруг ви­дит пе­ред со­бою двух мо­лода­ек: од­на ко­сит, дру­гая под­би­ра­ет. И вспом­нил свою Зо­луш­ку:

— Эх, при­нес­ла бы она сей­час де­вят­ку! Де­вят­ка — это зав­трак в де­вять ча­сов.

И толь­ко он по­думал, а их мо­лодая хо­зя­юш­ка Зо­луш­ка тут как тут, не­сёт боль­шой жбан питья, пол­ную кор­зинку хле­ба и зо­вёт:

— Ба­тюш­ка, Гон­зи­чек, зав­тра­кать! И все, кто тут есть, иди­те.

Гон­за вот­кнул свою ко­су в зем­лю, а ста­рик свою в рожь за­кинул и бе­гут, ра­ду­ют­ся, что мо­лодая хо­зяй­ка при­нес­ла де­вят­ку. И эти три но­вые мо­лодай­ки при­тис­ну­лись, ста­рик их и не зна­ет, кто та­кие, но ни сло­ва не ска­зал, рад был то­му, что под­со­били. Взял боль­шую ле­пёш­ку, по­делил всем на рав­ные до­ли, съ­ели всё под ме­тёлоч­ку.

Встал Го­рошек и не вспом­нит, где ко­су ос­та­вил, так на­ел­ся и на­пил­ся. Впер­вые за свою жизнь в уме ма­лень­ко тро­нул­ся. Он рас­счи­тывал, что рожь бу­дут ко­сить три дня, а тут к обе­ду всё по­ле кон­чи­ли. У не­го прос­то ум за ра­зум за­шёл — рас­те­рял­ся от ра­дос­ти. Те­перь смот­рит — дождь со­бира­ет­ся. Он за­тужил:

— Эх, вы­мок­нет! Та­кая нын­че рожь прек­расная, её боль­ше ста крес­тцов бу­дет. Жал­ко её в по­ле ос­тавлять!

А что у не­го со­ломы нет, пе­ревяс­ла не из че­го сде­лать, он и по­забыл. Его пло­хонь­кая те­леж­ка ни­куда не го­дилась, сбе­гал в де­рев­ню, за­нял у зя­тя две те­леги. Тут толь­ко и хва­тил­ся:

— А пе­ревяс­ла-то! Пе­ревя­сел нет!

А ба­буш­ка го­ворит:

— Ни­чего! Не ус­пе­ешь опом­нить­ся, пе­ревяс­ла бу­дут сде­ланы!

Пош­ла, от­во­рила во­рота ри­ги, выб­ро­сила нес­коль­ко оха­пок со­ломы и на­вила пе­ревяс­ла. А эти три ба­бён­ки пос­ле по­луд­ня ис­чезли, шут их зна­ет ку­да де­вались! Зо­вёт му­жик Зо­луш­ку, что­бы шла по­могать. А как при­ехал он в по­ле, там уже два ря­да сно­пов свя­зано. Гон­зик с Зо­луш­кой при­нялись но­сить сно­пы, на те­легу ук­ла­дывать. Ста­рик гряд­ки на­лажи­ва­ет. На­ложи­ли ог­ромный воз и по­еха­ли пря­миком че­рез все ме­жи, ниг­де не за­цепи­ли, не пе­ревер­ну­ли. Ста­рик на пе­ред­ке си­дит, Гон­за сза­ди бе­жит, под­держи­ва­ет. Ук­ла­дыва­ют в ри­гу, ста­рик тол­ку­ет:

— Две ба­бы не спра­вят­ся, на­до ещё при­нанять.

Да где уж те­перь ис­кать ра­бот­ниц, по­еха­ли об­ратно в по­ле, а там уже всё свя­зано! Ста­рик за го­лову схва­тил­ся, а Зо­луш­ка кри­чит:

— Жи­вей, жи­вей, по­шеве­ливай­тесь, к ве­черу дождь пой­дёт, как бы не про­мок­ло у нас!

К ве­черу всё бла­гопо­луч­но уб­ра­ли, ник­то да­же и по­есть не ус­пел. Те­перь-то уж все про­голо­дались. Зо­луш­ка го­ворит:

— Се­год­ня, му­жики, мы вам ужин сва­рим по­луч­ше. Сва­рила но­вомод­ный ко­фе, при­нес­ла ка­равай, ко­мок мас­ла в пол­фунта. Ста­рику это всё по вку­су, уп­ле­та­ет за обе ще­ки. Гон­за то­же. Он и го­ворит:

— Эх, всю бы жизнь так! И чтоб в ра­боте всег­да был та­кой по­рядок.

А Зо­луш­ка от­ве­ча­ет:

— Ес­ли бу­дешь ум­ни­цей, ни о чём не бу­дешь спра­шивать, лю­бопыт­ни­чать, так оно и бу­дет. Толь­ко с воп­ро­сами не прис­та­вай. Не будь нас­тырным.

Ут­ром ста­рик при­ходит с по­ля, от ра­дос­ти ру­ки по­тира­ет:

— Ну, ре­бят­ки, пше­ница пос­пе­ла! И хо­роша же уро­дилась! Вдвое боль­ше бу­дет, чем в те го­ды. Да од­но пло­хо — по­года не­надёж­ная, так на дождь и тя­нет, быс­трее на­до уб­рать, а ко­сарей-то, ко­сарей где взять?

— Да вы брось­те, не ту­жите об этом, — го­ворит Зо­луш­ка, — всё убе­рём вов­ре­мя.

Весь день ко­сили пше­ницу, хар­чей мно­го бы­ло, ели-пи­ли до­сыта, хо­рошо вы­коси­ли. Ста­рик от ра­дос­ти се­бя не пом­нил, как всё лад­но по­луча­ет­ся и сколь­ко приш­ло де­шёвых ра­бот­ниц, за здо­рово жи­вёшь по­мога­ют. Опять те же мо­лодай­ки, что рожь ко­сили. Лю­бопыт­но ему: кто они та­кие? Про­сит Гон­зу:

— Спро­си, — дес­кать, — у Зо­луш­ки, где она их на­няла.

А Зо­луш­ка в от­вет:

— Пе­редай от­цу, чтоб ни­ког­да ни о чём не спра­шивал. Де­ло идёт, до­воль­но с не­го и это­го.

Ста­рик боль­ше и не стал вы­пыты­вать, ему-то что до это­го — ведь пла­тила-то им Зо­луш­ка. Пше­ницы соб­ра­ли двес­ти крес­тцов, это по ста­рому счё­ту, тог­да ещё в крес­тце бы­ло шес­тнад­цать сно­пов. До ве­чера всё уб­ра­ли, свез­ли. Каж­дый день сыт­но ели, вся­кий раз что-ни­будь иное — та­кой в ста­рину был кресть­ян­ский обы­чай. И ста­рый Го­рошек до­волен был. Ведь он, как на­ес­тся да напь­ёт­ся, всег­да ве­сёлый.

Нем­но­го по­годя и яч­мень соз­рел. И рожь и пше­ница хо­рошо уро­дились, а яч­мень-то и то­го удач­нее. И уб­ра­ли его то­же хо­рошо. Все­го мно­го. Ста­рая боль­шая ри­га пол­ным-пол­на. А овёс ку­да де­вать? Го­рох? Ста­ло быть, мо­лотить на­до.

Ста­рый Го­рошек че­шет в за­тыл­ке:

— Где же мо­лотиль­щи­ков-то взять?

А Зо­луш­ка ему сей­час же:

— Об этом не ту­жите! Об­мо­лотим.

— Ну, ес­ли так, лад­но.

Ста­рик при­гото­вил нес­коль­ко це­пов, свя­зал креп­ки­ми ве­рёв­ка­ми, стал с Гон­зой на ток. На­чали они в два це­па бить, ну, это лад не­весё­лый! Вдруг ви­дят: от­ку­да ни возь­мись, вста­ли с ни­ми две де­вуш­ки, и пош­ло так это лад­но, в че­тыре уда­ра: с пи р-р о-г а-ми, с пи р-р о гг а-м и, р р а-т а-т а-т а. Ну, та­кой лад ста­рику по сер­дцу. Зо­луш­ка с ба­буш­кой за это вре­мя при­гото­вили хо­роший зав­трак. В де­вять ча­сов Зо­луш­ка выш­ла на крыль­цо, зо­вёт:

— Гон­за, ба­тюш­ка, иди­те сю­да! И тех дво­их жен­щин зо­вите.

По­дали на стол хле­ба, сы­ру и пи­ва каж­до­му, кто сколь­ко хо­тел. Ста­рый по­ел в охот­ку и опять пом­чался мо­лотить. Семь­де­сят пять лет ста­рику, а ещё не хво­рый, дю­жий — вид­но, гриб­ная ка­ша на поль­зу ему шла. От­мо­лотил­ся за нес­коль­ко дней, о хар­чах не за­ботил­ся, всё ему бы­ло го­товень­кое. Пер­вым де­лом на­сыпал ме­шок зер­на:

— На, Гон­за, све­зи в го­род, про­дай, хо­зя­юш­ке на­шей зап­ла­тим, де­вуш­ка хо­рошая, на­до ей от­дать, рас­пла­тить­ся.

Ста­рик зер­но про­ве­ял, на вет­ру очис­тил. Сколь­ко бы­ло крес­тцов, столь­ко выш­ло и чет­ве­риков. Всё рас­счи­тал, что ку­да. Сто меш­ков про­дал. Пе­карь зап­ла­тил ему за ме­шок на пять­де­сят гро­шей боль­ше, чем про­чим, — та­кое хо­рошее зер­но бы­ло.

Стал Го­рошек с Зо­луш­кой рас­счи­тывать­ся.

— Сколь­ко ты ис­тра­тила?

— Нет, нет, ни­чего мне не на­до, это я всё лю­бя уго­щала вас. Про­шу у вас толь­ко од­но воз­награж­де­ние.

— Ка­кое же?

— Гон­зи­ка!

«Эге, ду­ма­ет, во­да на мою мель­ни­цу!»

— От всей ду­ши бу­ду рад! Ты, дев­ка, мне по­люби­лась. Бе­ри его се­бе! У ме­ня все не­уда­чи да го­ре бы­ло, а вам, вид­но, по­везёт.

Она уже пя­тую не­делю у них жи­ла. А Ста­рос­тин Ан­то­нин уж про­нюхал обо всём и за­видо­вал Гон­зе, — уж боль­но хо­роша дев­ка-то. За­поду­мывал, как бы от­бить её.

Зер­но про­дали удач­но, по­кон­чи­ли с этим де­лом, вот Гон­зик и го­ворит:

— Что это как мы спим не­хоро­шо, на лав­ках ва­ля­ем­ся — ни кро­ватей у нас, ни пе­рин.

Силь­но огор­чался этим. А ста­рый Го­рошек ему:

— Эх, сы­нок! Да где же нам сра­зу столь­ко пе­ра наб­рать? Во дво­ре две-три ку­рицы ку­дах­чут, гу­сей и в по­мине не ос­та­лось.

Ста­рая ба­буш­ка их слу­ша­ет:

— Да ты, Гон­зик, на­сыпь зер­на во дво­ре! Слы­шишь, за де­рев­ней гу­си го­гочут, боль­шая стая; мы их ощип­лем, вот и бу­дет пе­ро.

Не ус­пе­ла сло­ва вы­мол­вить, Гон­зик уже бе­жит, влез на ам­бар, сып­лет зер­но и кли­чет:

— Те­га, те­га, те­га!

Под­ня­лось гу­сей с пру­да нес­метное мно­жес­тво, при­лете­ли во двор и ну кле­вать. А ба­буш­ка го­ворит:

— От­во­ри во­рота ри­ги.

Гон­за от­во­рил, ба­буш­ка пош­ла в ри­гу, а гу­си все за ней. Зо­луш­ка с ба­буш­кой и да­вай ощи­пывать их од­но­го за дру­гим — по­щип­лют и от­пустят на во­лю. Боль­шую ку­чу перь­ев на­щипа­ли. Ста­рик на­дивить­ся не мо­жет:

— Вот так чу­до! Ну и ба­бы!

— Это, — дес­кать, — ба­тюш­ка, ни­чего! Что ска­жете, всё сде­ла­ем.

Как вы­пус­ти­ли с ко­лен пос­ледне­го гу­ся, ста­рика опять за­бота бе­рёт — где взять чех­лы да на­воло­ки. Ба­буш­ка не­дол­го ду­мала, пос­ле обе­да от­пра­вилась в го­род и при­нес­ла от­ту­да под­мышкой свёр­ток пе­чат­но­го сит­цу. На­шили чех­лов. Пе­ро с ди­ких гу­сей мел­кое — оно не де­рёт. Сде­лали шесть пе­рин на две боль­шие кро­вати. Гон­за про­сит:

— Ба­тюш­ка! При­веди­те в по­рядок те две кро­вати, что на чер­да­ке ва­ля­ют­ся, пос­та­вим их!

Го­рошек взял гор­бы­ли, по­чинил кро­вати. Зо­луш­ка об­терла их, нас­те­лила го­рой под са­мый по­толок. Ста­рик рад — на­до­ело и ему на жёс­ткой лав­ке ле­жать.

Ве­чером им уж не тер­пится — ка­ково бу­дет на но­вых пос­те­лях спать­ся. Ста­рик лёг на од­ну, Гон­за — на дру­гую, и Зо­луш­ку к се­бе взял. Це­лова­лись до са­мого ут­ра. Ба­ловал­ся он с ней, ко­неч­но, тут сме­ять­ся не­чему — лю­ди жи­вые. Опь­янел па­рень от счастья, Зо­луш­ка ста­ла для не­го ещё кра­ше. И она раз­го­релась, как огонь, ведь ни с кем ещё не лю­билась.

В де­рев­не ста­рос­та то­же соб­рал бо­гатый уро­жай и объ­явил, что бу­дет праз­дно­вать слав­ные до­жин­ки. И мо­лодых и ста­рых, и бед­ных и бо­гатых — всех приг­ла­сил на свой двор; еду ста­вил он, а пи­во, ви­но — гос­ти. Его Ан­то­нину приг­ля­нулась Зо­луш­ка, я уже про это рас­ска­зывал, так что поз­ва­ли и Гон­зи­ка, да и Зо­луш­ку то­же. А со­бира­лись на до­жин­ки пос­ле ве­чер­ни, в треть­ем ча­су.

Зо­луш­ка обо всём об этом ни­чего не зна­ла. Так вот, ког­да по­обе­дали, Гон­за и го­ворит ей:

— Слышь-ка, нам с то­бой на­до со­бирать­ся на гу­лян­ку к ста­рос­те. Там бу­дут слав­ные до­жин­ки.

Зо­луш­ка сог­ласна.

— От­че­го ж не пой­ти? Од­на я не пош­ла бы, но раз идёшь ты, пой­ду и я. Но и ты без ме­ня не хо­ди ни­куда. Ес­ли бу­дем друг без друж­ки ку­да со­бирать­ся, по­губим на­ше счастье.

Гон­зик умыл­ся, пе­ре­одел­ся, на­рядил­ся, вы­чис­тил хо­рошень­ко свою пен­ко­вую труб­ку, что­бы блес­те­ла; Зо­луш­ка то­же соб­ра­лась, взя­лись они за ру­ки и приш­ли к ста­рос­те на двор чуть не пер­вые.

А за сто­лом под мо­гучею ли­пой уже си­дит кое-кто из со­седей. Они сей­час же ве­село поз­до­рова­лись с Гон­зи­ком, на­перёд угос­ти­ли его пи­вом и мо­лодой его хо­зя­юш­ке улы­ба­ют­ся; ведь нет в де­рев­не ей ров­ни — та­кая кра­сави­ца. Тот­час уса­дили их за стол.

— Ну вы, Го­рош­ки, но­неш­ний год силь­но поп­ра­вились хо­зяй­ством. Ка­кие тол­стые зыб­ки-то соб­ра­ли, та­ких и ста­рики не упом­нят.

Приш­ли му­зыкан­ты с шар­манкой, со скрип­кой, с цит­рой, за­иг­ра­ли как во­дит­ся. Мо­лодёжь сбе­жалась пос­ле ве­чер­ни. Пер­вым по­шёл в круг Ста­рос­тин сы­нок, схва­тил Зо­луш­ку, про­тан­це­вал с нею три тан­ца и весь вспо­тел. «За­парил­ся, боль­ше, го­ворит, не пой­ду с ней пля­сать» — так она его за­гоня­ла. Отец ви­дел это и го­ворит:

— Са­дись, Тон­да! Те­бе за этой див­чи­ной не уг­нать­ся. Был там ещё один Вой­нар, бы­валый та­кой па­рень. Этот то­же пог­ля­дел и ду­ма­ет: «Ну, ме­ня-то ей не пе­рег­нать, зря, что ли, я че­тыр­надцать лет в сол­да­тах прос­лу­жил, я-то с ней справ­люсь». По­дошел к Гон­зи­ку и про­сит его:

— Раз­ре­шите про­тан­це­вать ра­зочек с ва­шей Зо­луш­кой.

— Да иди, — мол, — пля­ши.

Вой­нар пок­ло­нил­ся, и она пош­ла с ним. Про­тан­це­вал с нею один круг да так за­пыхал­ся, что еле жив ос­тался. Все луч­шие тан­цо­ры по оче­реди пля­сали с нею и все чуть не за­дох­ну­лись. Те­перь прис­ту­пили к Гон­зе:

— Иди и ты в круг!

А он от­би­ва­ет­ся.

— Я, — го­ворит, — не умею.

На­ел­ся там Гон­за, на­пил­ся как сле­ду­ет, и хо­зя­юш­ка то­же. Ос­та­лись до са­мого ве­чера. По­том Гон­за поб­ла­года­рил, зап­ла­тил за пи­во, сколь­ко с не­го при­чита­лось, и от­пра­вил­ся с хо­зя­юш­кой до­мой. Отец расс­пра­шива­ет их, как по­гуля­ли, Гон­зик пох­ва­лива­ет да сме­ёт­ся:

— Сро­ду я так не ве­селил­ся!

Ста­рик всё бо­ял­ся, как бы кто не от­бил у сы­на де­вуш­ку: ведь ру­ки у неё и впрямь зо­лотые. Ре­шил се­год­ня же по­кон­чить с этим де­лом. Как толь­ко приб­ра­ли всё в хле­ву и на дво­ре, ста­рый Го­рошек го­ворит:

— Пой­ди­те-ка сю­да. На­доб­но и вот о чём по­думать: не по­ра ли вам по­женить­ся?

Зо­луш­ка тот­час по­цело­вала ему ру­ку и пря­мо бе­зо вся­ких ска­зала, что хо­чет стать Гон­зо­вой же­ной.

Ба­тя тут же от­пра­вил­ся к свя­щен­ни­ку и рас­ска­зыва­ет ему, ка­кая шту­ка у них смо­лолась. А тот ему в от­вет:

— Эта де­вуш­ка у вас, как вид­но, не прос­тая, но я сде­лаю что нуж­но и об­венчаю их.

На­зав­тра Го­рошек го­ворит Гон­зи­ку:

— Ну-ка, де­ти, сту­пай­те к свя­щен­ни­ку пи­сать про­токол, что­бы вас ог­ла­сили. Я уж стар, вы ме­ня кор­мить бу­дете, а хо­зяй­ство, всё как есть, вам пе­редаю.

Пош­ли они к свя­щен­ни­ку. Он тот­час вы­шел к ним и го­ворит:

— Рань­ше чем быть свадь­бе, вас нуж­но ок­рестить. Вы, Зо­луш­ка, от обык­но­вен­ных лю­дей, как и все, но нек­ре­щеная. А то ведь кос­нётся де­ла, вы из цер­кви-то сбе­жите!

— Да, да, я это знаю. Дивья ба­ба ук­ра­ла ме­ня у мо­ей ма­туш­ки до шес­ти не­дель.

В крёс­тные пош­ла од­на тёт­ка из де­рев­ни. Да­ли Зо­луш­ке но­вое имя — Крис­ти­на, а че­рез три не­дели их по­вен­ча­ли. Свадь­бу сыг­ра­ли бо­гатую, та­кой и ста­рики не пом­ни­ли. Всег­да во всём бы­ла им уда­ча, и слав­но про­жили они на этом ху­торе до са­мой смер­ти.