Регенсбургский башмачник

Од­ним из нем­но­гих ре­месел, ко­торым ев­реи мог­ли сво­бод­но за­нимать­ся во вре­мена сред­не­вековья, бы­ло баш­мачное де­ло — но толь­ко не в боль­ших го­родах, а в ма­лень­ких, где у них не бы­ло кон­ку­рен­тов-не­ев­ре­ев.

Се­мей­ство Ле­ви-Оп­пенхай­мер сла­вилось в Бам­берге сво­им ис­кусс­твом шить баш­ма­ки. Мо­шеле Ле­ви, от ко­го по­шел этот род, был из­вестен дво­рянам Бам­берга и его ок­рес­тнос­тей сво­ей изящ­ной, хо­роше­го пок­роя обувью и мог поз­во­лить се­бе про­давать ее за хо­рошие день­ги. Его сын, Я­аков Лейб Ле­ви, смог ку­пить се­бе один из луч­ших до­мов во всем ев­рей­ском квар­та­ле. Его жизнь уже бы­ла по­хожа на жизнь тех бо­гатых дво­рян, с ко­торы­ми он пос­то­ян­но имел де­ло, он ус­во­ил их при­выч­ки и ма­неру об­ще­ния.

Ес­ли бы не се­мей­ная тра­диция, Я­аков Лейб во­об­ще бы не поз­во­лил сво­ему единс­твен­но­му сы­ну, И­осе­фу, за­нимать­ся шить­ем баш­ма­ков. Он дал сы­ну воз­можность по­лучить серь­ез­ное об­ра­зова­ние под ру­ководс­твом мо­лодо­го и­удей­ско­го уче­ного из Ро­тен­бурга и сам на­учил И­осе­фа изыс­канной ре­чи и бла­город­ным ма­нерам, вы­деляв­шим его сре­ди ев­рей­ских ре­мес­ленни­ков.

Толь­ко ког­да И­осе­фу ис­полни­лось пят­надцать лет — а в этом воз­расте пе­ри­од уче­ничес­тва обыч­но за­кан­чи­ва­ет­ся, — Я­аков Лейб поз­на­комил его с тон­ким ис­кусс­твом шить изящ­ную обувь. И хо­тя ни­ког­да рань­ше И­осе­фу не при­ходи­лось за­нимать­ся этой труд­ной ра­ботой, он при­нял­ся за нее с ра­достью и удо­воль­стви­ем, как буд­то и преж­де го­дами имел де­ло не с кни­гами, а с са­пож­ны­ми инс­тру­мен­та­ми. Уди­витель­но быс­тро он ов­ла­дел ос­но­вами ре­мес­ла, про­ник в его тай­ны. Отец не без гор­дости да­вал ему са­мую слож­ную ра­боту, с ко­торой не спра­вил­ся бы и са­пож­ник с мно­голет­ним опы­том.

Хо­тя И­осеф Ле­ви мог бы лег­ко пред­став­лять об­ра­зец сво­ей ра­боты, да­ющей пра­во на зва­ние мас­те­ра, он, сле­дуя тра­диции, ре­шил про­вес­ти хо­тя бы год у опыт­но­го учи­теля в дру­гом го­роде. Его отец дол­го ис­кал та­кого че­лове­ка, по­ка на­конец не ус­лы­шал о ев­рее-баш­мачни­ке Иц­ха­ке Бла­гочес­ти­вом из Ре­ген­сбур­га. Ког­да-то Иц­хак обу­чал­ся ре­мес­лу вмес­те с от­цом Я­ако­ва, Мо­шеле Ле­ви. А лю­бой уче­ник это­го за­меча­тель­но­го мас­те­ра мог по пра­ву рас­счи­тывать и сам сде­лать­ся от­личным баш­мачни­ком.

Иц­хак был не­богат, так как имел обык­но­вение ра­ботать не боль­ше ча­са в день, а ос­таль­ное вре­мя про­водить за чте­ни­ем псал­мов. Но Я­аков Лейб ре­шил до­верить единс­твен­но­го сы­на на по­пече­ние имен­но Иц­ха­ка, сос­та­вив до­говор так, что­бы И­осеф и в этот год не был ли­шен тех удобств, к ко­торым при­вык.

Ес­ли бы Я­аков Лейб мог знать, чем обер­нется для его сы­на не­дол­гая, ка­залось бы, раз­лу­ка… Он сам от­вез И­осе­фа в Ре­ген­сбург на Ду­нае.

Убе­див­шись, что у сы­на удоб­ная ком­на­та и Иц­хак с же­ной (у ко­торых сво­их де­тей не бы­ло) бу­дут как сле­ду­ет за­ботить­ся о нем, Я­аков Лейб вер­нулся до­мой. Хо­тя дом бла­гочес­ти­вого баш­мачни­ка был да­лек от при­выч­ной И­осе­фу рос­ко­ши, а мас­тер­ская по­меща­лась в не­боль­шом, ску­по ос­ве­щен­ном под­валь­чи­ке, Я­аков Лейб, прис­мотрев­шись, ре­шил, что пре­быва­ние в Ре-ген­сбур­ге пой­дет сы­ну на поль­зу.

И в са­мом де­ле — И­осеф, ко­торо­му тог­да бы­ло во­сем­надцать, мно­гому на­учил­ся под муд­рым ру­ководс­твом ста­рика. Прав­да, ку­да боль­ше, чем тон­костя­ми ис­кусс­тва шитья изящ­ных бо­тинок, он за­нимал­ся изу­чени­ем То­ры, при­об­ща­ясь к свя­щен­ной муд­рости.

Лишь пер­вый ут­ренний час Иц­хак про­водил в мас­тер­ской, но и за это вре­мя он де­лал пря­мо-та­ки чу­деса, и ре­ген­сбург­ская знать го­това бы­ла по­дол­гу до­жидать­ся сво­их за­казов и пла­тить боль­шие день­ги за ра­боту Иц­ха­ка. «Ви­дишь ли, — объ­яс­нял Иц­хак уче­нику, — не так труд­но вла­деть в пол­ной ме­ре инс­тру­мен­том, как иметь ка­вану сде­лать хо­рошую ра­боту во имя Гос­по­да, по­доб­но Ха­ноху, по­ложив­ше­му на­чало баш­мачно­му де­лу; Ха­ноха ми­нова­ли смер­тные му­ки, по­тому что каж­дый сте­жок был сде­лан им во сла­ву Все­выш­не­го».

Спус­тя че­тыре ме­сяца пос­ле при­ез­да И­осе­фа Ле­ви в Ре­ген­сбург ев­рей­ская об­щи­на го­рода за­бес­по­ко­илась: сы­на бур­го­мис­тра по­разил страш­ный не­дуг, от ко­торо­го сох­ло все те­ло; ка­залось, бо­лезнь ду­шит его. А по го­роду по­пол­зли слу­хи, буд­то юно­шу от­ра­вили ев­реи, по­тому что бур­го­мистр не раз­ре­шил пос­тро­ить но­вую си­наго­гу.

Бур­го­мистр Ганс фон Лой­флер не был рас­по­ложен к ев­ре­ям. Но нес­мотря на бес­по­кой­ство и ис­пуг, нес­мотря на пос­то­ян­ные на­шеп­ты­вания дру­зей и из­мышле­ния цер­ковни­ков, в об­ви­нения про­тив ев­ре­ев он не ве­рил. И да­же ког­да его приз­вал гер­цог-ар­хи­епис­коп Ре­ген­сбур­га и спро­сил о вза­имо­от­но­шени­ях с ев­ре­ями, бур­го­мистр, пе­реб­рав со­бытия в па­мяти, не мог наз­вать ни од­но­го слу­чая, ког­да он или его сын близ­ко стал­ки­вались с ни­ми. «Раз­ве что, — вдруг при­пом­нил он, — да нет, это слиш­ком не­лепо, не сто­ит и го­ворить». «Рас­ска­жите, ведь ког­да ищешь ис­ти­ну, ни­какие пред­по­ложе­ния не мо­гут счи­тать­ся не­лепы­ми», — нас­та­ивал со­бесед­ник. «Хо­рошо, ва­ше вы­сокоп­ре­ос­вя­щенс­тво, один раз мой сын стал­ки­вал­ся с ев­ре­ями, а имен­но со ста­рым баш­мачни­ком Иц­ха­ком, по проз­ви­щу Бла­гочес­ти­вый. Я охот­но по­ручусь за не­го, он — са­ма чес­тность и по­рядоч­ность. Лиш­не­го пфен­ни­га не возь­мет. Иц­хак слиш­ком бла­гочес­тив и слиш­ком стар для та­кого чер­но­го де­ла».

«Не сто­ит ру­чать­ся. С ев­ре­ями ни­ког­да ни­чего тол­ком не из­вес­тно, — отоз­вался со­бесед­ник. — Нап­ря­гите па­мять. Мо­жет быть, у не­го есть ка­кой-ни­будь ра­бот­ник или по­мощ­ник?»

Бур­го­мистр за­коле­бал­ся. «Сын рас­ска­зывал о юно­ше, ко­торо­го ви­дел в мас­тер­ской баш­мачни­ка, ког­да в пос­ледний раз при­ходил за­казы­вать бо­тин­ки. Мо­лодой ев­рей про­из­вел на не­го ог­ромное впе­чат­ле­ние. Сын го­ворил, что это са­мый ум­ный юно­ша, ка­кого ему до­води­лось встре­чать. Он да­же хо­тел по­видать его сно­ва».

«Для ме­ня нет сом­не­ния, что этот мо­лодой че­ловек и об­ла­да­ет не­обы­чай­ной властью над ва­шим сы­ном. Я сей­час же пош­лю сво­их лю­дей от­вести его в тем­ни­цу. И мы пос­мотрим, вла­де­ет ли он кол­дов­ской си­лой».

Спус­тя пол­ча­са страж­ни­ки уве­ли И­осе­фа Ле­ви из мас­тер­ской Иц­ха­ка.

«Не бой­ся ни­чего, до­рогой мой маль­чик, — ска­зал муд­рец. — Гос­подь пре­будет с то­бой, и ничья ру­ка не кос­нется те­бя без Его во­ли. Будь сто­ек в ве­ре».

Страж­ни­ки раз­ре­шили И­осе­фу взять та­лис и тфи­лин и не­боль­шой на­бор са­пож­ных инс­тру­мен­тов. На про­щание Иц­хак об­нял его и бла­гос­ло­вил. И­осе­фа по­вели в го­род­скую тюрь­му; око­ло Ра­туши на пло­щади уже тол­пи­лись лю­ди, и толь­ко из их кри­ков И­осеф по­нял, в чем его об­ви­ня­ют.

Мно­гоча­совые доп­ро­сы и по­бои не мог­ли зас­та­вить его ого­ворить се­бя. Сле­дова­телей по­ража­ла его стой­кость. «Это еще од­но до­каза­тель­ство его злой си­лы», — при­шел к вы­воду ин­кви­зитор, по по­руче­нию ар­хи­епис­ко­па воз­глав­лявший следс­твие.

Рас­ска­зы о ев­рей­ском юно­ше воз­бу­дили лю­бопытс­тво ар­хи­епис­ко­па, и он ре­шил сам по­ехать в тюрь­му и взгля­нуть на не­го. Рас­по­ложе­ние, ко­торое вы­зывал к се­бе И­осеф, ни к че­му не ве­ло, пос­коль­ку прос­той люд тре­бовал по­весить ев­рея. Казнь ста­ла бы сиг­на­лом к пог­ро­му ев­рей­ско­го квар­та­ла. А пос­коль­ку та­кой пог­ром мог нес­коль­ко ос­ла­бить не­доволь­ство го­рожан, выз­ванное рос­том цен, у гер­цо­га-ар­хи­епис­ко­па не бы­ло ос­но­ваний выс­ту­пать про­тив каз­ни И­осе­фа.

Ев­реи го­рода во гла­ве с Иц­ха­ком Бла­гочес­ти­вым не­мед­ленно соб­ра­лись на со­вет, что­бы най­ти спо­соб по­мочь ни в чем не по­вин­но­му И­осе­фу Ле­ви. Как толь­ко страж­ни­ки уве­ли И­осе­фа, Иц­хак пос­лал гон­ца в Бам­берг, на­де­ясь, что Я­аков Лейб смо­жет ис­поль­зо­вать свои вли­яние и свя­зи, что­бы ос­во­бодить сы­на. Чле­ны со­вета хо­тели по­видать­ся с бур­го­мис­тром Ре­ген­сбур­га, но не бы­ли при­няты. Дру­гие нап­ра­вились ко двор­цу гер­цо­га-ар­хи­епис­ко­па, но и им не уда­лось до­бить­ся при­ема. Ос­та­валось толь­ко взы­вать о по­мощи к Бо­гу.

Меж­ду тем гер­цог-ар­хи­епис­коп при­казал при­вес­ти ев­рея к се­бе. Он не мог не ви­деть, что И­осеф Ле­ви умен не по го­дам и ка­жет­ся слиш­ком ис­крен­ним и по­рядоч­ным, что­бы быть от­ра­вите­лем.

«Та­кой пос­ту­пок, ва­ше вы­сокоп­ре­ос­вя­щенс­тво, оче­вид­но бро­сил бы тень на ев­ре­ев во­об­ще, — до­казы­вал И­осеф. — Кто нас­толь­ко глуп, что­бы со­вер­шить по­доб­ное зло­де­яние?» Гер­цог-ар­хи­епис­коп не мог не от­ме­тить ло­гики в ре­чах юно­ши. Но ни ло­гика, ни спра­вед­ли­вость не слиш­ком за­нима­ли его в этот мо­мент. И­осеф мог пос­лу­жить от­личным коз­лом от­пу­щения, от­влечь вни­мание от зат­рудне­ний, ис­пы­тыва­емых гер­цо­гом-ар­хи­епис­ко­пом, и тот не со­бирал­ся упус­кать эту воз­можность. Он при­казал под­вер­гнуть И­осе­фа Ле­ви пыт­кам.

Но на сле­ду­ющий день приш­ли до­несе­ния, ко­торые ка­зались неп­равдо­подоб­ны­ми, — юно­ша был нас­толь­ко пог­ло­щен мо­лит­ва­ми, что, ка­залось, вов­се не по­чувс­тво­вал бо­ли. Гер­цог-ар­хи­епис­коп не мог скрыть вос­хи­щения, но вре­мени на раз­думья не ос­та­валось; нап­ря­жение тол­пы дос­тигло опас­но­го пре­дела, и кто зна­ет, чем все это мо­жет кон­чить­ся… Гер­цог-ар­хи­епис­коп при­казал про­верить прав­ди­вость юно­ши ог­нем. На го­рящем кос­тре он мог соз­нать­ся в кол­довс­тве.

«Дай­те мне день, что­бы до­шить ту па­ру баш­ма­ков, что уже на­чата мною, преж­де чем сож­же­те ме­ня за­живо», — поп­ро­сил И­осеф, выс­лу­шав при­говор. Хо­тя гер­цо­гу-ар­хи­епис­ко­пу не хо­телось от­кла­дывать казнь, он не мог от­ка­зать юно­ше.

И­осеф был уве­рен, что его отец зна­ет о слу­чив­шемся, и хо­тел вы­иг­рать день, что­бы дать Я­ако­ву Лей­бу воз­можность спас­ти его.

Баш­ма­ки, над ко­торы­ми он ра­ботал, бы­ли за­каза­ны сы­ном бур­го­мис­тра, и имен­но их юно­ша ду­мал пред­ста­вить гла­ве гиль­дии баш­мачни­ков, что­бы по­лучить дип­лом мас­те­ра.

Нес­мотря на сла­бость и ра­ны от по­бо­ев, он ра­ботал днем и ночью, об­ра­ща­ясь к Бо­гу с прось­бой дать ему сил и ве­ры. К ут­ру бо­тин­ки бы­ли за­кон­че­ны. Они бы­ли дос­той­ным про­из­ве­дени­ем ис­тинно­го мас­те­ра сво­его де­ла, от­прыс­ка ро­да Ле­ви-Оп­пенхай­ме­ров и уче­ника Иц­ха­ка Бла­гочес­ти­вого. За­тем И­осеф сло­жил инс­тру­мен­ты, омыл ру­ки и гла­за во­дой, ко­торая бы­ла вы­дана ему для питья, на­дел та­лис и тфи­лин для мо­лит­вы, ко­торая, как он ду­мал, ока­жет­ся пос­ледней в его жиз­ни.

Под дробь ба­раба­нов и кри­ки тол­пы ве­ли И­осе­фа Ле­ей на кос­тер, раз­ло­жен­ный на ши­рокой ры­ноч­ной пло­щади. В те же ми­нуты сын бур­го­мис­тра из пос­ледних сил бо­рол­ся со смертью. Отец си­дел у его кро­вати, не за­мечая ни­чего кру­гом, кро­ме сы­на, и умо­лял вра­чей спас­ти его. Но они толь­ко ка­чали го­лова­ми.

Вдруг ве­ки юно­ши зат­ре­пета­ли, а гу­бы зад­ви­гались, как буд­то он пы­тал­ся ска­зать что-то. Бур­го­мистр нак­ло­нил­ся к не­му, что­бы рас­слы­шать ше­пот. «И­осеф… мои баш­ма­ки… И­осеф… баш­ма­ки…» Юно­ша про­дол­жал пов­то­рять эти сло­ва, ды­хание с тру­дом вы­рыва­лось из его гру­ди.

Сна­чала бур­го­мистр не мог ра­зоб­рать, че­го хо­чет сын, слиш­ком он был пот­ря­сен. Ба­рабан­ный бой, воп­ли, кри­ки тол­пы зас­та­вили его по­нять, что, по­хоже, об­ра­щать­ся к юно­ше-баш­мачни­ку уже поз­дно. Он обер­нулся к док­то­рам.

«Воз­можно, нас­ту­пил кри­зис. Нель­зя те­рять ни ми­нуты. Нель­зя упус­кать шанс, мо­жет быть, пос­ледний. Да­же ес­ли вам не­об­хо­димо от­пра­вить пар­ня на кос­тер, при­веди­те его спер­ва сю­да, вмес­те с бо­тин­ка­ми».

Дом бур­го­мис­тра сто­ял не­пода­леку от пло­щади. И­осе­фа Ле­ви ве­ли к кос­тру под кри­ки тол­пы, как вдруг шес­твие не­ожи­дан­но за­мер­ло. Два рос­лых сол­да­та про­бира­лись сквозь тол­пу, ко­торая за­тих­ла и рас­сту­пилась.

«Стой! Стой!» — кри­чал сол­дат, ко­торый шел пер­вым. Удив­ленный гер­цог-ар­хи­епис­коп по­ин­те­ресо­вал­ся, в чем де­ло, и сол­да­ты объ­яс­ни­ли: «Бур­го­мистр нас­то­ятель­но про­сит по­дож­дать, по­ка об­ви­ня­емый не по­быва­ет у ло­жа уми­ра­юще­го сы­на бур­го­мис­тра. Вра­чи ут­вер­жда­ют, что это не­об­хо­димо для его выз­до­ров­ле­ния».

Гер­цо­га-ар­хи­епис­ко­па не слиш­ком за­боти­ли де­ла бур­го­мис­тра, не нра­вилась ему и за­мин­ка в осу­щест­вле­нии пла­нов. «Впро­чем, это вряд ли что из­ме­нит, — по­думал он. — И воз­можно… как знать? Воз­можно, имен­но это и пос­лу­жит до­каза­тель­ством мо­ей пра­воты».

И­осе­фа Ле­ви при­вели в дом бур­го­мис­тра, а спе­ци­аль­ный го­нец при­нес сде­лан­ные юно­шей бо­тин­ки. И тут, ка­залось, свер­ши­лось чу­до. Лишь толь­ко И­осеф по­дошел к пос­те­ли, боль­ной от­крыл гла­за. Сна­чала он про­дол­жал тя­жело, с хри­пом ды­шать. Но как толь­ко пе­ревел взгляд с И­осе­фа на прек­расную па­ру бо­тинок, ды­хание ста­ло ров­ным и лег­ким. «Мои бо­тин­ки… чу­дес­ные но­вые бо­тин­ки…» — про­шеп­тал он и про­тянул к ним ру­ки. Вра­чи об­легчен­но вздох­ну­ли и за­улы­бались, бур­го­мистр вмес­те с ни­ми смот­рел, как к юно­ше воз­вра­ща­ет­ся жизнь.

Из­вестие об уди­витель­ном ис­це­лении ра­зош­лось быс­трее вет­ра. Гер­цог пред­по­лагал, что мо­жет про­изой­ти неч­то по­доб­ное. Имен­но это­го он ждал. Тут же он при­казал сол­да­там от­вести И­осе­фа Ле­ви об­ратно на кос­тер. «Вот сви­детель­ство, что он и вправ­ду за­кол­до­вал сы­на бур­го­мис­тра! Те­перь каж­дый сво­ими гла­зами убе­дил­ся, что этот ев­рей об­ла­да­ет властью над злы­ми си­лами. Сож­жем его!»

«Спа­лим ев­рея!» — кри­чала тол­па, бес­ну­ясь у до­ма бур­го­мис­тра, стре­мясь сно­ва за­полу­чить свою жер­тву.

Нес­мотря на соп­ро­тив­ле­ние бур­го­мис­тра, сол­да­ты по­тащи­ли И­осе­фа Ле­ви об­ратно, на ры­ноч­ную пло­щадь. На не­го опять на­кину­ли чер­ный ка­пюшон и со­бира­лись та­щить его вверх, что­бы при­вязать к стол­бу, как вдруг сквозь рев тол­пы сно­ва раз­да­лись кри­ки: «Стой! Стой!» Зап­ря­жен­ная ка­рета про­билась сквозь тол­пу, курь­ер оса­дил ло­шадей нап­ро­тив то­го мес­та, где си­дел гер­цог-ар­хи­епис­коп.

«У ме­ня сроч­ное пос­ла­ние для вас от его свет­лости эр­цгер­цо­га Фран­кон­ско­го». Пос­ла­ние бы­ло скреп­ле­но пе­чатью эр­цгер­цо­га. Гер­цог-ар­хи­епис­коп Ре­ген­сбург­ский сло­мал ее, и ог­ромная тол­па в мол­ча­нии ста­ла прис­лу­шивать­ся к то­му, что он чи­тал вслух: «И­осеф Ле­ви из ро­да Ле­ви-Оп­пенхай­ме­ров — мой прид­ворный баш­мачник. Он на­ходит­ся ис­клю­читель­но под мо­ей юрис­дикци­ей, и лю­бые выд­ви­нутые про­тив не­го об­ви­нения мо­гут рас­смат­ри­вать­ся толь­ко при мо­ем дво­ре».

Гер­цо­гу-ар­хи­епис­ко­пу ос­та­валось толь­ко под­чи­нить­ся. Эр­цгер­цог Фран­ко­нии был од­ним из мо­гущес­твен­ных влас­ти­телей гер­ман­ских кня­жеств, ос­лу­шать­ся его бы­ло бы не­разум­но.

«Я при­был, что­бы от­везти юно­шу на­зад, ко дво­ру его свет­лости», — ска­зал пос­ланник веж­ли­во, но твер­до. Не­охот­но, но с са­мым ве­лико­душ­ным ви­дом, ка­кой он был спо­собен при­нять, пря­ча зло­бу и не­нависть, гер­цог-ар­хи­епис­коп про­из­нес: «Мы пе­реда­ем за­дер­жанно­го выс­шим влас­тям».

И И­осе­фа Ле­ви уса­дили в ка­рету, где за за­дер­ну­тыми за­навес­ка­ми его ждал отец. Спус­тя ми­нуту они уже мча­лись в Бам­берг. По­ражен­ная не­ожи­дан­ным по­воро­том со­бытий, тол­па мол­ча рас­хо­дилась, а ев­рей­скую об­щи­ну Ре­ген­сбур­га на вре­мя ос­та­вили в по­кое.

Случайные и неслучайные рекомендации: