Волынщик и пак

Дав­ным-дав­но жил в Дан­мо­ре, что в графс­тве Го­лу­эй, один при­дур­ко­ватый па­ренек. Он страсть как лю­бил му­зыку, а вы­учить боль­ше од­ной пе­сен­ки так и не су­мел. Пе­сен­ка эта на­зыва­лась «Чер­ный бро­дяга». Раз­ные гос­по­да час­то приг­ла­шали его для уве­селе­ния, и он по­лучал за это не­малые де­неж­ки.

Как-то раз поз­дно ве­чером во­лын­щик этот воз­вра­щал­ся из до­ма, где про­ис­хо­дили тан­цы. Он был по­ряд­ком на­весе­ле. По­рав­нявшись с мос­ти­ком, от ко­торо­го бы­ло ру­кой по­дать до ма­терин­ско­го до­ма, он на­жал на свою во­лын­ку и за­иг­рал «Чер­но­го бро­дягу».

Тут сза­ди к не­му под­крал­ся пак и пе­реб­ро­сил его к се­бе на спи­ну. У па­ка бы­ли длин­ные ро­га, и во­лын­щик креп­ко ух­ва­тил­ся за них.

— Сгинь, гнус­ная ско­тина! — крик­нул он. — От­пусти ме­ня до­мой! У ме­ня в кар­ма­не де­сяти­пен­со­вик для мо­ей ма­туш­ки. Ей ну­жен ню­хатель­ный та­бак.

— Нап­ле­вать мне на твою мать, — ска­зал пак. — Дер­жись луч­ше! Ес­ли упа­дешь, свер­нешь се­бе шею и за­губишь свою во­лын­ку. — А по­том до­бавил: — Сыг­рай-ка мне «Шан Ван Вохт»!

— Но я не умею, — от­ве­чал во­лын­щик.

— Не важ­но, уме­ешь или нет, — го­ворит пак, — на­чинай, и я те­бя на­учу.

Во­лын­щик за­дул в свою во­лын­ку, и та­кая ме­лодия у не­го по­лучи­лась, что он и сам уди­вил­ся:

— Ей-Бо­гу, ты за­меча­тель­ный учи­тель му­зыки! Ну, а ку­да ты ме­ня та­щишь, ска­жи?

— Се­год­ня ночью на вер­ши­не Ска­лы Пат­ри­ка в до­ме бан­ши боль­шое тор­жес­тво, — го­ворит пак. — Вот я ту­да те­бя и не­су, чтоб ты нам по­иг­рал. И по­верь мо­ему сло­ву, те­бе неп­ло­хо зап­ла­тят за тру­ды!

— Вот здо­рово! Зна­чит, ты из­ба­вишь ме­ня от пу­тешес­твия, — ска­зал во­лын­щик. — А то, ви­дишь ли, отец У­иль­ям на­ложил на ме­ня епи­тимью: ве­лел со­вер­шить па­лом­ни­чес­тво к Ска­ле Пат­ри­ка, по­тому что на пос­ледний Мар­ты­нов день я ста­щил у не­го бе­лого гу­сака.

Пак стре­лой про­нес его над хол­ма­ми, бо­лота­ми и ов­ра­гами, по­ка не дос­тиг вер­ши­ны Ска­лы Пат­ри­ка. Тут он триж­ды топ­нул но­гой, тот­час рас­тво­рилась ог­ромная дверь, и они вмес­те прош­ли в ве­лико­леп­ную ком­на­ту.

Пос­ре­ди ком­на­ты во­лын­щик уви­дел зо­лотой стол, вок­руг ко­торо­го си­дело чуть ли не сто ста­рух-бан­ши. Они все ра­зом под­ня­лись и про­из­несли:

— Сто ты­сяч при­ветс­твий Но­ябрь­ско­му Па­ку! Ко­го это ты с со­бой при­вел?

— Луч­ше­го во­лын­щи­ка во всей Ир­ландии, — от­ве­тил пак.

Од­на бан­ши топ­ну­ла но­гой, тот­час в бо­ковой стен­ке от­кры­лась дверь, и во­лын­щик уви­дел… Ко­го бы вы ду­мали? Да то­го са­мого бе­лого гу­сака, ко­торо­го он ста­щил у от­ца У­иль­яма.

— Но ей-Бо­гу же, — вос­клик­нул во­лын­щик, — мы с мо­ей ма­туш­кой до пос­ледней кос­точки об­гло­дали это­го гу­ся! Толь­ко од­но кры­лыш­ко я дал Ры­жей Мэ­ри. Она-то и ска­зала пас­то­ру, что это я ук­рал гу­ся.

Гу­сак приб­рал со сто­ла, а пак ска­зал:

— Сыг­рай-ка этим да­мам!

Во­лын­щик на­чал иг­рать, и бан­ши пош­ли тан­це­вать. Они от­пля­сыва­ли, по­ка у них не под­ко­сились но­ги. Тог­да пак ска­зал, что нуж­но зап­ла­тить му­зыкан­ту, и каж­дая бан­ши вы­тащи­ла по зо­лото­му и вру­чила во­лын­щи­ку.

— Кля­нусь зу­бом свя­того Пат­ри­ка, — ска­зал во­лын­щик, — те­перь я бо­гат, точ­но сын лор­да!

— Сле­дуй за мной, — ска­зал пак, — я от­не­су те­бя до­мой.

И они тут же выш­ли. Толь­ко во­лын­щик при­гото­вил­ся усесть­ся вер­хом на па­ка, как к не­му по­дошел бе­лый гу­сак и по­дал ему но­вую во­лын­ку.

Пак быс­трень­ко до­нес во­лын­щи­ка до Дан­мо­ра и сбро­сил его воз­ле мос­ти­ка. Он ве­лел ему сра­зу от­прав­лять­ся до­мой и на про­шание ска­зал:

— Те­перь у те­бя есть две ве­щи, ко­торых не бы­ло преж­де, — это ра­зум и му­зыка.

Во­лын­щик до­шел до ма­терин­ско­го до­ма и пос­ту­чал­ся в дверь со сло­вами:

— А ну, впус­ти-ка ме­ня! Я те­перь раз­бо­гател, слов­но лорд, и стал луч­шим во­лын­щи­ком во всей Ир­ландии!

— Ты прос­то пь­ян, — ска­зала мать.

— Да нет же, — го­ворит во­лын­щик, — и кап­ли во рту не бы­ло!

Ког­да мать впус­ти­ла его, он от­дал ей все зо­лотые мо­неты и ска­зал:

— По­годи еще! Пос­лу­шай, как я те­перь иг­раю. И он за­дул в но­вую во­лын­ку, но вмес­то му­зыки у не­го по­лучи­лось, буд­то все гу­сыни и гу­саки Ир­ландии при­нялись го­готать ра­зом. Он раз­бу­дил со­седей, и те при­нялись по­тешать­ся над ним, по­ка он не взял­ся за свою ста­рую во­лын­ку и не ис­полнил им ме­лодич­ную пе­сен­ку. А по­том он рас­ска­зал им, что с ним прик­лю­чилось в эту ночь.

На дру­гое ут­ро мать пош­ла по­любо­вать­ся на зо­лотые мо­неты, од­на­ко на их мес­те она уви­дела лишь су­хие листья, и боль­ше ни­чего.

Во­лын­щик от­пра­вил­ся к пас­то­ру и рас­ска­зал ему всю ис­то­рию, но пас­тор ни од­но­му сло­ву его не за­хотел ве­рить, по­ка он не взял­ся за но­вую во­лын­ку, из ко­торой по­лилось го­готанье гу­саков и гу­сынь.

— Прочь с глаз мо­их, во­риш­ка! — во­зопил пас­тор.

Но во­лын­щик и с мес­та не сдви­нул­ся. Он при­ложил к гу­бам свою ста­рую во­лын­ку — что­бы до­казать пас­то­ру, что он рас­ска­зал ему чис­тую прав­ду.

С тех пор он всег­да брал толь­ко ста­рую во­лын­ку и ис­полнял на ней ме­лодич­ные пе­сен­ки, и до са­мой его смер­ти не бы­ло в це­лом графс­тве Го­лу­эй луч­ше­го во­лын­щи­ка, чем он.