Воскресение Рафтери

Вы­пол­няю мое дав­нишнее обе­щание — вот вам пер­вый при­мер ис­кусс­тва ша­нахи. Ис­то­рия моя бу­дет про зна­мени­того Раф­те­ри, од­но­го из дос­тослав­ных бро­дячих ар­тистов Кон­нахта, по пра­ву счи­тав­ше­гося са­мым уди­витель­ным ша­нахи во всем Кри­вине, в чем мне са­мому уда­лось убе­дить­ся.

Толь­ко, чур, пе­рес­ка­жу я вам эту ис­то­рию, как мо­ей ду­ше угод­но. Так вот…

Раф­те­ри был не толь­ко скри­пачом — он был че­лове­ком. Пер­вей­шим че­лове­ком и луч­шим скри­пачом, ка­кой ког­да-ли­бо сту­пал по зем­ле в ко­жаных баш­ма­ках.

Свет на знал сер­дца бо­лее щед­ро­го, чем у не­го. О! В его скрип­ке слы­шались и за­выва­ние вет­ра, и ды­хание мо­ря, и ше­пот бан­ши под ива­ми, и жа­лоба бе­каса на ве­рес­ко­вой то­пи. В ней зву­чали оди­нокость бо­лот и кра­сота не­бес, свист чер­но­го дроз­да и пес­ня жа­ворон­ка, лег­кая пос­тупь ты­сяч и ты­сяч фей, то­пот их ма­лень­ких но­жек в ноч­ной пляс­ке до са­мой за­ри.

Его на­пев, по­доб­но вет­ру средь ка­мышей, то па­дал, то убе­гал, ув­ле­кая за со­бой слу­шате­лей, ко­торые всег­да ок­ру­жали его. И са­мая чер­ная ду­ша свет­ле­ла, гор­дость ус­ту­пала кро­тос­ти, а су­ровость та­яла как снег в мае.

Со всех кон­цов Ир­ландии сте­кались лю­ди, что­бы пос­лу­шать его. Каж­дая пядь зем­ли меж­ду че­тырь­мя мо­рями ве­дала о его сла­ве. Лю­ди за­быва­ли го­лод и жаж­ду, жа­ру и хо­лод, ока­зав­шись во влас­ти его му­зыки. Зву­ки его скрип­ки от­да­вались в каж­дом угол­ке че­лове­чес­ко­го сер­дца. И хо­тя он лег­ко мог бы сде­лать­ся са­мым бо­гатым в сво­ем краю, луч­шей его одеж­дой так и ос­та­валась пот­ре­пан­ная кур­тка.

День­ги он пре­зирал. Лю­бовь! Толь­ко лю­бовь — единс­твен­ное, что он знал и че­му пок­ло­нял­ся. Для не­го она бы­ла всем на све­те.

Толь­ко лю­бовь — ус­ла­да его сер­дца — мог­ла вы­вес­ти его из мо­гилы и при­вес­ти на свадь­бу Дин­ни Мак­дермо­та и Мэ­ри.

И толь­ко лю­бовь, од­на лишь лю­бовь, бы­ла их бо­гатс­твом — от­важно­го Дин­ни и кра­сот­ки Мзри в ту ночь, ког­да они по­жени­лись. В че­тыре пус­тые сте­ны вер­ну­лись они из цер­кви: хо­лод­ная во­да да ноч­ной мрак за ок­ном — вот и все.

Но что им бы­ло за де­ло до это­го, раз по­жени­лись они по люб­ви? Мэ­ри от­ка­зала са­мому скря­ге Мак­гле­нахи из Хил­хе­да со все­ми его ко­рова­ми, пас­тби­щами и ры­бал­ка­ми. А Дин­ни сме­ло от­вернул­ся от Нэн­си Мур из Мер­вах с ее ста фун­та­ми, семью те­лята­ми и дву­мя сун­ду­ками с при­даным из чис­то­го ль­на, ко­торые он по­лучил бы, — по­мани толь­ко паль­цем. Но он взял в же­ны Мэ­ри.

И вот они ока­зались од­ни-оди­нешень­ки в сво­ей жал­кой ла­чуж­ке в сва­деб­ную ночь, вмес­то то­го чтоб пи­ровать, как это обыч­но по­лага­ет­ся. Од­ни-оди­нешень­ки — да, да! Ведь все рас­су­дитель­ные лю­ди прос­то воз­му­тились, что оба упус­ти­ли слу­чай раз­бо­гатеть и поп­ра­вить свои де­ла — слу­чай, пос­ланный са­мим не­бом, — эти те­лята и де­неж­ки Нэн­си Мур и ры­бал­ки, пас­тби­ща да еще двад­цать ко­ров то­го скря­ги в при­дачу.

А? Упус­тить та­кие прек­расные пред­ло­жения, как буд­то это так, пус­тя­ки! И по­женить­ся сло­мя го­лову, как ду­рач­ки ка­кие-ни­будь, не имея за ду­шой ни по­луш­ки.

Но всем этим ум­ни­кам бы­ло не по­нять — ку­да им! — что Дин­ни и Мэ­ри прос­то бе­жали от ис­ку­шения под­дать­ся все­об­ще­му бла­гора­зумию и об­венчать­ся с зо­лотом, — вот они и по­жени­лись по люб­ви. Ну и, ко­неч­но, все поч­тенные лю­ди от­верну­лись от них и ос­та­вили влюб­ленную па­роч­ку од­ну, в пол­ном оди­ночес­тве, но за­то пол­ную люб­ви друг к дру­гу в эту пер­вую ночь пос­ле их свадь­бы.

Но вот под­ня­лась ще­кол­да, и к ним в дом во­шел сгор­блен­ный ста­ричок со скрип­кой под уже по­чер­невшей зе­леной кур­ткой.

Он по­желал доб­ро­го ве­чера и при­сел на стул, ко­торый Дин­ни прид­ви­нул для не­го поб­ли­же к ог­ню.

— Ну и длин­ный путь я про­делал, — ска­зал скри­пач. — И го­лоден же я! Ес­ли б, доб­рые лю­ди, вы да­ли мне че­го-ни­будь к ужи­ну, я бы спа­сибо ска­зал вам.

— Ха! Ха! Ха! — рас­сме­ялись оба друж­но. — Ужи­нать? Так знай­те, хо­тя мы толь­ко се­год­ня сыг­ра­ли свадь­бу, на ужин у нас ни­чего, кро­ме люб­ви. Пра­во же! Будь у нас хоть что-ни­будь, чем мож­но бы­ло бы на­бить же­лудок, мы с ра­достью и от чис­то­го сер­дца от­да­ли бы боль­шую до­лю вам или ка­кому-ли­бо дру­гому гос­тю.

— Как! — вос­клик­нул гость. — Вы по­жени­лись толь­ко по люб­ви? И у вас не­чего да­же бро­сить в гор­шок?

— Ко­неч­но! — от­ве­тили оба. — Ха! Ха! Ха! И те­перь мы за все рас­пла­чива­ем­ся.

— И это не та­кая уж до­рогая це­на, — го­ворит Мэ­ри.

— Сов­сем не­доро­гая! — го­ворит Дин­ни.

— Да бла­гос­ло­вит вас Гос­подь! — про­мол­вил скри­пач, ко­торый все это вре­мя наб­лю­дал за ни­ми ис­подлобья. — Ко­ли так, вы не ос­та­нетесь внак­ла­де. — И спра­шива­ет: — До­води­лось вам слы­шать ис­то­рию про Раф­те­ри?

— Раф­те­ри? Еще бы! Или ты сме­ешь­ся над на­ми? Толь­ко глу­хие или мер­твые не слы­шали про ве­лико­го Раф­те­ри.

Тут ста­рый скри­пач кла­дет скрип­ку и смы­чок к се­бе на ко­лени и го­ворит:

— А ну, пош­ли­те-ка вес­точку со­седям, что­бы при­ходи­ли да при­носи­ли сва­деб­ные по­дар­ки. И не ка­кие-ни­будь, а са­мые луч­шие, мол, на свадь­бе бу­дет иг­рать сам Раф­те­ри.

— Раф­те­ри? — вос­клик­ну­ли оба, ког­да речь вер­ну­лась к ним.

— Ну да, Раф­те­ри — это я, — го­ворит скри­пач, сно­ва бе­ря свою скрип­ку.

Так и под­прыг­ну­ло сер­дце у обо­их от ра­дос­ти, и все мир­ские за­боты рас­се­ялись, как ту­ман с гор.

Но­вость, по­доб­но лес­но­му по­жару, об­ле­тела всю ок­ру­гу: сам Раф­те­ри, ве­ликий Раф­те­ри, о ко­тором нас­лы­шано да­лее ди­тя в ко­лыбе­ли, но ко­го ред­ким счас­тлив­цам уда­лось ви­деть, бу­дет иг­рать на свадь­бе у Дин­ни Мак­дермо­та! Все слов­но го­лову по­теря­ли, поб­ро­сали ра­боту и, по­забыв про жад­ность, пох­ва­тали луч­шие по­дар­ки для но­воб­рачных и пос­пе­шили к их до­му.

Бар­ни Бро­ган при­нес коп­че­ную сви­ную гру­дин­ку, а Джим­ми Мак­дой ба­ранью но­гу. Э­амон Ог при­шел, сог­нувшись в три по­гибе­ли под тя­жестью це­лого меш­ка кар­тошки, а мис­сис Мак­ко­лин, как го­ра, — пол­ные ру­ки пос­тель­но­го белья. С по­лот­ном, ко­торое при­нес­ла Мол­ли Ма­кардл, мог­ла со­пер­ни­чать лишь фла­нель Сор­хи Руа. Но им не ус­ту­пали и бо­чонок мас­ла Пэд­ди, проз­ванно­го При­виде­ни­ем, да и ов­ся­ные ле­пеш­ки Рой­син Хил­ферти, ко­торые мог­ли при­годить­ся и впрок. Да­же Ба­ках Бо­ог при­тащил свой по­даро­чек: са­хар и чай. К все­об­ще­му изум­ле­нию, по­явил­ся и зна­мени­тый скря­га Мат­та Мак-а-Нирн, еле во­лоча кор­зи­ну с кря­ка­ющи­ми ут­ка­ми и го­гочу­щими гу­сями.

О, боль­шу­щий са­рай пот­ре­бовал­ся бы, что­бы схо­ронить все бо­гатс­тво, ка­кое при­вали­ло в эту ночь Дин­ни и Мэ­ри, — це­лые гру­ды доб­ра и вся­кой вся­чины, эти их сва­деб­ные по­дар­ки. И Раф­те­ри прос­тым кив­ком го­ловы бла­года­рил за них каж­до­го муж­чи­ну и каж­дую жен­щи­ну.

А они ду­мали про се­бя: будь они хоть триж­ды бо­гаты, все рав­но ос­та­вать­ся им в не­оп­латном дол­гу пе­ред Раф­те­ри. Они бо­ялись да­же гром­ко чав­кать на этом сва­деб­ном пи­ру, — а пир по­лучил­ся и впрямь на сла­ву, луч­ший пир во всей ок­ру­ге, так уж все тог­да и ре­шили, — чтоб не про­пус­тить хоть сло­веч­ко или шут­ку, ко­торые Раф­те­ри то и де­ло от­пускал со сво­его по­чет­но­го мес­та за сто­лом. Его шу­точ­ки ко­лоли, и жа­лили, и у­яз­вля­ли, и все же они зас­тавля­ли сме­ять­ся да­же тех, ко­му он пря­мо-та­ки нас­ту­пал на лю­бимую мо­золь.

Ну и гор­ди­лась на­ша па­роч­ка, Дин­ни и Мэ­ри, сво­им сва­деб­ным ужи­ном, са­мым луч­шим, са­мым бо­гатым, са­мым ве­селым-раз­ве­селым, ка­кие толь­ко ви­дели зе­леные го­ры Ир­ландии! Да им и бы­ло чем гор­дить­ся. Боль­ше то­го, каж­дый ре­бенок тех гос­тей, ко­торые по­быва­ли у них в ту ночь, рас­ска­зывал де­тям сво­их де­тей, кто ук­ра­шал по­чет­ное мес­то за сто­лом на свадь­бе у Дин­ни Мак­дермо­та в ту ночь.

А ког­да пир­шес­тво за­кон­чи­лось и все приб­ра­ли, Раф­те­ри пос­та­вил свой стул пря­мо на стол, в уг­лу, сел, вски­нул на пле­чо скрип­ку и про­вел по ней смыч­ком. Все, кто бы­ли там, за­та­или ды­хание: им пос­лы­шалось в скрип­ке за­выва­ние вет­ра, и ды­хание мо­ря, и ше­пот бан­ши под ива­ми, и жа­лоба бе­каса на ве­рес­ко­вой то­пи. Кра­сота не­бес и оди­нокость бо­лот зву­чали в ней, и свист чер­но­го дроз­да, и пес­ня жа­ворон­ка, и лег­кая пос­тупь ты­сяч и ты­сяч фей, то­пот их ма­лень­ких но­жек в ноч­ной пляс­ке до са­мой за­ри.

По­доб­но вет­ру средь ка­мышей, его на­пев то па­дал, то убе­гал, ув­ле­кая за со­бой за­та­ив­ших ды­хание слу­шате­лей.

И са­мая чер­ная ду­ша свет­ле­ла, гор­дость ус­ту­пала кро­тос­ти, а су­ровость та­яла, как снег в мае. И не бы­ло ни­кого сре­ди них, кто, хоть раз ус­лы­шав его му­зыку и под­пав под ее сла­дос­тные ча­ры, не по­желал бы нав­сегда ос­тать­ся в их влас­ти.

Но вот нас­та­ла ми­нута пла­тить скри­пачу за ус­лу­ги, и тут Раф­те­ри взял свою шап­ку и про­шел­ся с нею по кру­гу, — ни один скри­пач не де­лал это­го преж­де.

И что же, кто, по­корен­ный его иг­рой, пок­лялся се­бе дать шес­ти­пен­со­вик, по­давал шил­линг, а кто ре­шил­ся дать шил­линг, рас­щедрил­ся на це­лую кро­ну. И ког­да Раф­те­ри обо­шел всех в до­ме, шап­ка ока­залась пол­ным-пол­не­хонь­ка, да­же с вер­хом.

А пос­ле все до од­но­го — ко­неч­но, то еще дей­ство­вали вол­шебные ча­ры му­зыки, — тряс­ли Дин­ни ру­ку, це­лова­ли Мэ­ри в губ­ки, про­сили Гос­по­да Бо­га бла­гос­ло­вить их брак и уби­рались вос­во­яси. А за ни­ми и Раф­те­ри су­нул свою скрип­ку под ста­рую, уже по­чер­невшую зе­леную кур­тку, по­жал ру­ку ото­ропев­ше­му Дин­ни, рас­це­ловал Мэ­ри и, по­ручив Бо­гу бе­речь их счастье, дви­нул­ся в путь. Оба лишь рты ра­зину­ли, вы­тара­щили гла­за и не мог­ли вы­мол­вить ни сло­веч­ка.

И толь­ко шап­ка ста­рика, до­вер­ху на­битая се­реб­ром, ко­торая так и ос­та­лась на сто­ле, вер­ну­ла Мэ­ри дар ре­чи.

— Он за­был свою шап­ку с день­га­ми! — зак­ри­чала она.

— По­годи, я сей­час его ок­ликну! — ска­зал Дин­ни, бро­са­ясь к две­рям.

Но не ус­пел он там очу­тить­ся, как дверь рас­кры­лась, и в дом во­шел Пэт-ко­робей­ник со сло­вами:

— Бог в по­мощь!

— Бро­сай свой ме­шок, Пэт, — кри­чит ему Дин-ни, — ско­рей вер­ни это­го ста­рика со скрип­кой, ко­торо­го ты толь­ко что встре­тил!

— Ка­кого чер­та еще? — спра­шива­ет Пэт.

— Да Раф­те­ри! Раф­те­ри! Ты сей­час встре­тил са­мого ве­лико­го Раф­те­ри! Он иг­рал на на­шей свадь­бе и за­был свою шап­ку с день­га­ми. Бе­ги за ним!

— Раф­те­ри, — пов­то­ря­ет Пэт. — Ты что, спя­тил? Да его, Раф­те­ри, мо­гилу я по­могал за­капы­вать еще три не­дели на­зад, в графс­тве Го­лу­эй­ском. Бед­ный ски­талец!

— Да, Раф­те­ри… — пов­то­ря­ет он про се­бя, пе­чаль­но ка­чая го­ловой, по­ка Дин­ни и Мэ­ри как гро­мом по­ражен­ные зас­ты­ли пос­ре­ди ком­на­ты. — Раф­те­ри, ни­щий бо­гач, ко­торый мог бы уме­реть бо­гачом, а ушел на тот свет с тре­мя по­лупен­со­вика­ми в кар­ма­не, без це­лой ру­бахи на пле­чах. Раф­те­ри! Ть­фу, про­пасть!

Что и го­ворить, Раф­те­ри был не толь­ко скри­пачом — он был че­лове­ком, луч­шим из луч­ших! Че­лове­ком и скри­пачом. Ник­то, рав­ный ему, не сту­пал еще по зем­ле в ко­жаных баш­ма­ках, не бы­ло еще на све­те сер­дца бо­лее щед­ро­го, чем у не­го.

О! В его скрип­ке слы­шались за­выва­ние вет­ра, и ды­хание мо­ря, и ше­пот бан­ши под ива­ми, и жа­лоба бе­каса на ве­рес­ко­вой то­пи. В ней зву­чали оди­нокость бо­лот, и кра­сота не­бес, и пес­ня жа­ворон­ка, и лег­кая пос­тупь ты­сяч и ты­сяч фей, то­пот их ма­лень­ких но­жек в ноч­ной пляс­ке до са­мой за­ри.

По­доб­но вет­ру средь ка­мышей, его на­пев то па­дал, то убе­гал, ув­ле­кая за со­бой слу­шате­лей.

И са­мая чер­ная ду­ша свет­ле­ла, гор­дость сни­кала, а са­мое жес­ткое сер­дце ста­нови­лось мяг­ким как воск.

Со всех кон­цов Ир­ландии сте­кались лю­ди, что­бы ус­лы­шать его скрип­ку, — сла­ва его об­ле­тела каж­дую пядь зем­ли меж­ду че­тырь­мя мо­рями. Лю­ди за­быва­ли го­лод и жаж­ду, жа­ру и хо­лод, по­ка зву­чала его ча­ру­ющая му­зыка. В каж­дом угол­ке че­лове­чес­ко­го сер­дца от­да­вались зву­ки его скрип­ки. И хо­тя он лег­ко мог бы сде­лать­ся са­мым бо­гатым в сво­ем краю, луч­шей его одеж­дой так и ос­та­валась пот­ре­пан­ная кур­тка.

День­ги он пре­зирал. Толь­ко лю­бовь. Лю­бовь — единс­твен­ное, что он знал и че­му пок­ло­нял­ся. Для не­го она бы­ла всем на све­те. Му­зыка, Кра­сота и Лю­бовь — вот его бо­гатс­тво, ко­торое он ос­та­вил, ухо­дя в мо­гилу. Да, с тре­мя по­лупен­со­вика­ми в кар­ма­не, в дра­ной ру­баш­ке на пле­чах, он умер бо­гачом, наш Раф­те­ри…

В ста­рину го­вори­ли:

Вос­хва­лять Бо­га дос­той­но, но муд­рый не ста­нет клясть и дь­яво­ла.