Всегда выручала простачка мужицкая смекалка, из любой беды он цел-невредим выбирался, многих пустозвонов да бездельников уму-разуму научил, только вот свою жену, которая не умела язык за зубами держать, долго не мог образумить.
Как старосту, хорошего хозяина в мудрого советчика, простачка все уважали и любили, поэтому и жена его молодая была у людей в почете. А она-то и вообрази, что это ей муж обязан тем, что все село им уважение оказывает. Мало того, что была она охотница лясы точить — любой секрет, бывало, выболтает соседкам, — еще и зазнаваться стала. А ведь от зазнайства до глупой спеси, а от них — до ссор и раздоров совсем рукой подать.
Печалился простачок, думая об этих пороках как-никак дорогой ему супруги. Давно собирался он вылечить ее от глупости, и план был обдуман давно, но лекарство было уж очень горькое, а жену свою простачок любил всей душой. Все не мог он собраться с духом и приступить к делу и, может быть, еще пооткладывал бы «лечение» со дня на день, если бы не случай…
Пахал он однажды целину и лемехом зацепил за что-то твердое. Разгреб землю и увидел железную крышку. Глубже разрыл яму, видит — железная шкатулка. Приподнял крышку, а там полно золотых монет.
Сначала он обрадовался, но как подумал, что одному клад домой не снести и придется жене рассказать, пригорюнился. Знал он, какой язык у нее: все разболтает кумушкам и соседкам.
Подумал он, подумал, потом снова засыпал клад землей, место отметил камнем, ближнюю борозду поглубже пропахал и после обеда повел волов домой.
Потолковал он с братом, устроили они все, как надо, а потом пришел простачок домой, сел рядом с женой, повесил голову, будто призадумался.
— О чем горюешь? — спросила жена.
— Как не горевать, когда господь бог послал нам счастье, да боюсь, что не сладим мы с ним.
— Какое же такое счастье бог дал, что нам с ним не сладить?
— Нынче я на поле клад нашел. Да попробуй возьми его — ведь ты все разболтаешь. Люди узнают, пану донесут, и прости-прощай сокровище. Не слушаешь ты моих советов, никак не вбить тебе в голову, что слово — серебро, а молчание — золото.
— Ах, муженек! Неужто я себе враг? Да пока жива буду, никому ни полсловечка не скажу, хоть ты меня режь на куски! А большой клад? Где ты его нашел?
— Если никому не проболтаешься, нынче ночью пойдем через рощу и луга на наше поле и принесем клад домой. Одному мне его и с места не сдвинуть. Но только помни: никому ни гу-гу. Узнают, клад отнимут, да еще и влепят — почему, мол, о находке не сообщили куда следует?
Жена еще раз побожилась, что будет молчать, как рыба, и муж сделал вид, что ей поверил.
Ну, взошел месяц, взял простачок лопату и повел жену по тропинке на свое поле — версты полторы-две ходу. Идут они молча, жена впереди поспешает — уж очень ей не терпится на клад взглянуть. Вдруг увидала она вдали огонек и дым костра, остановилась и спрашивает мужа:
— Что это за костер?
— Это наш эконом с женой тайком пекут панских поросят и гусей, — ответил простачок.
— Отчего ж не дома?
— Боятся, что выдаст их запах жареного. Ты иди, головой не верти, не то споткнешься да упадешь.
— С чего бы мне падать? Дорога ровная.
— Ты не знаешь, что пан в можжевельнике возле тропы капканы на зайцев ставит. Наступишь — вот будет дело!
— Может, уже попался какой, а? Наутро было бы жаркое.
— Вон там под кустиком налево всегда стоит петля. Хочешь — загляни.
Побежала жена к кусту, посмотрела и зовет:
— Муженек, беги сюда!
— Тише ты… Ну, что там такое?
— В капкане щука, смотри, еще живая! Как она сюда попала? Ведь до речки шагов пятьсот будет.
— Как туда попала, спрашиваешь? Дело не хитрое. Паны, они с нечистой силой знаются, и от нее у них такие снасти да приманки, что не только рыба в капканы на суше попадает, а даже звери в вентеря лезут и в сети сигают…
— Неужели правда? Первый раз слышу!
— И не диво: много ли ты жила на свете? Не веришь — осмотри вентерь. Его пан у берега около камня ставит.
Жена — вприпрыжку туда. Заглянула в вентерь и кричит:
— Ах, и правда! Смотри, в вентере заяц сидят, да так и бьется, бедняжка!
Простачок подошел, высвободил зайца, а тот как даст стрекача, только его и видели.
— Ах, какой ты! Зачем зайца отпустил? Держал бы крепче, — укорила его жена, глядя, как удирает заяц.
— Пускай себе бежит. За панского зайца волом не рассчитаешься. Пойдем быстрей, а то полночь близко.
Идут дальше. Вдруг жена наступила ногой на что-то мягкое. Нагнулась и видит на земле оладьи. Подобрала их. Только шагнула — пирог лежит, за пирогом — опять оладьи, за оладьями — опять пирог.
— Что же это такое, муженек? Откуда здесь пироги и оладьи?
— И этого ты не знаешь? Нынче вечером проходила здесь оладьевая туча и столкнулась с пироговой. Вот и посыпались на землю пироги да оладьи.
— Ах, муженек! — завопила вскоре жена, войдя в рощу. — Иди сюда скорее! Смотри — плетень из колбасы/
Подошел простачок и видит — поперек дороги колья стоят, а на них колбасы плетнем накручены.
— Чему удивляешься? — говорит он жене.
— Как чему? Да где ж это слыхано, чтобы в лесу ставили плетни на колбасы?
— Наш пан и не такое может придумать. Это он поставил, чтобы никто ночью в лес не ездил и дров не воровал. Перелезай осторожней! Не тронь колбасу и ступай быстрее.
Опять пошли они, а как стали из рощи выходить, вдруг послышался чей-то крик, вроде баран блеет.
— Ты слышишь? Что это такое?
— Тихо ты! Это нашего пана черти на трясучей осине бреют. Кто с чертями знается, других брадобреев не признает.
Пришли они на пашню, откопали шкатулку е золотом. Несли домой — обмирали со страху. Жена в хату юркнула, а простачок спрятал шкатулку в укромном месте, а жене потом сказал, что на гумне зарыл.
Целый день ходила баба сама не своя, так ее и подмывало с кем-нибудь поделиться. Наконец не выдержала, тайком побежала к самой задушевной куме и под строжайшим секретом все выложила.
Часу не прошло, а слух о найденном кладе пошел по всей деревне, каждый еще и от себя прибавлял. К вечеру дошло до пана, что простачок нашел десять шкатулок с золотом, а пока таскал их домой, надорвался и захворал.
На другой день вызвал пан простачка с женой и, сидя на крыльце, спрашивает:
— Это правда, простачок, что ты позавчера клад нашел?
— Откуда ж это такой слух? — притворно удивился простачок.
— Не отпирайся, твоя жена сама всем рассказала.
— Я и не дивлюсь. У нее в башке дурь какая-то сидит, иной раз такое ляпнет, такую кашу заварит — вовек не расхлебать. Просил я ее по-хорошему не болтать глупостей — не слушается. Будьте добры, прикажите эконому дать ей десяток плетей — может, очухается, а я спасибо скажу.
— Что? Это мне-то плетей?! — заорала в гневе жена простачка. — Коли на то пошло, я всю правду расскажу! Верно говорю, что муж позавчера нашел шкатулку, я сама тащила ее с ним до гумна. Он там ее и закопал!
— Пошлите людей па ваше гумно. Пусть поищут, за полчаса обо всем и дознаетесь.
Послали па гумно эконома с людьми. Возвращается эконом и говорит:
— Все гумно перекопали — ничего там нет,
— Так ты надо мной шутки шутить вздумала? — закричал пан на бабу.
— Да что вы! Он где-то ее спрятал, шкатулку-то! Возьмите его в оборот, небось, признается!
— Ой, видите, пан, сколько злости и лжи в этой бабе! Стоило бы ее проучить за это.
— Не верьте! — заверещала разъяренная жена. — Клянусь жизнью, нашли мы шкатулку с деньгами. Да той ночью, когда, помните…
— Какой ночью? — спросил пан.
— Той самой, когда над лугом проходила оладьевая туча и столкнулась с пироговой. Я целый подол набрала с земли пирогов да оладьев.
— Что она городит, простачок?
— Видите сами: чушь порет, и все!
— Сам ты чушь порешь! Забыл, что ли? Да той ночью, когда щука угодила в капкан в можжевельнике.
— Когда-когда? Да опомнись ты! — сказал простачок.
— Ага! Вот тебе и когда! Подожди, еще не то запоешь! Разве не ты тогда зайца из панского вентеря в омуте выпустил? Что, забыл?
— Может, еще что сгородишь?
— Сам ты городишь! Разве не перелезали мы через колбасный плетень, который ясновельможный пан поставил в роще, чтобы у него дрова не крали?
— Баба от злости мужа оговаривает, не иначе, — шепнул эконом пану на ухо. — Прикажите взгреть ее плетьми — может, и одумается.
— Не слушайте, пан, своего эконома! И он хорош. Я в ту ночь своими глазами видела, как они с женой господских гусей да поросят на костре жарили!
— Ну, теперь и я вижу, что баба рехнулась! — захохотал пан. — Столько злости в тебе, что каждого готова в ложке утопить, кто тебе поперек слово скажет! Да мой эконом всю неделю по делам в городе был и только нынче утром вернулся!
— Может, и не он, а кто другой! Да вы сами, паи ясновельможный, наверное, помните эту ночь!
— Я? С какой бы это стати?
— Да с той стати, что в ту ночь пана… Боюсь говорить, а то рассердитесь.
— Не рассержусь, коли правду скажешь. Говори!
— Пана той ночью черти брили на трясучей осине.
— Ну и баба, ну и баба! И меня приплела! Ступай домой, простачок, а ты, эконом, всыпь этой бабе двадцать плетей и отправь с глаз моих долой.
Через полчаса явилась жена простачка домой с плачем. Несколько дней она на мужа и глядеть не хотела, но потом все-таки здраво рассудила, что сама была виновата, а муж уберег от пана деньги, которые им самим и детям их пригодятся. Сменила она гнев на милость да такой разумной стала — прямо не узнать. С кумушками, как прежде, не болтала, мужнин наказ сама помнила и детям все время повторяла: «Слово — серебро, молчание — золото».
