Добро пожаловать!

Народные и авторские произведения размещены на сайте исключительно в ознакомительных и/или образовательных целях

Сусанка и водяные

Мно­го лет то­му на­зад под Ско­човым про­жива­ли в Вис­ле во­дяные. Во­об­ще-то во­дяные пред­по­чита­ют се­лить­ся в оди­ноч­ку, а эти жи­ли все вмес­те: и во­дяные, и во­дяни­цы, и во­дяня­та — их ре­бята.

В сол­нечные дни во­дяня­та плес­ка­лись, ба­рах­та­лись, ку­выр­ка­лись в во­де, пи­ща от вос­торга. А ста­рики во­дяные по­сижи­вали сте­пен­но на бе­регу, гре­ли кос­ти на сол­нышке и, гля­дя на про­казы сво­их вну­чат го­вори­ли:

— Вот озор­ни­ки! Вот ша­луны!

Рос­том, на­до знать, они не боль­ше гно­миков, мор­дочки у них смор­щенные, но­сик пу­гов­кой, пе­ред­ние ла­пы, как у уток, пе­репон­ча­тые. Но­сят они крас­ные кур­точки и шта­ниш­ки то­го же цве­та, а во­дяни­цы — крас­ные платья. И ещё, они пу­затень­кие, тол­стень­кие, как куд­ла­тый Бо­бик, Ку­жей­кин пёс.

Ку­жей­ка — это кресть­янин, что на бе­регу Вис­лы жи­вёт. Ку­жей­ка очень бо­гатый, но ску­пой до ужа­са, пря­мо, что на­зыва­ет­ся, ску­пер­дяй!

Над каж­дым ку­соч­ком хле­ба, над каж­дым мед­ным гро­шиком тря­сёт­ся, толь­ко для сво­его лю­бим­чи­ка Бо­бика ни­чего не жа­ле­ет. И вот по­лёжи­ва­ет пёс в гор­ни­це на шёл­ко­вой по­душ­ке и хра­пит во всю ива­нов­скую.

Жи­ла у Ку­жей­ки си­рота Су­сан­ка. Ос­та­лась она без от­ца, без ма­тери, од­на как перст на бе­лом све­те.

Ког­да у Су­сан­ки умер­ла мать, Ку­жей­ка ска­зал:

— Не ре­ви, пой­дём ко мне! Бу­дешь у ме­ня ко­ров и гу­сей пас­ти.

Су­сан­ка сог­ла­силась и с той по­ры ста­ла пас­ти у Ку­жей­ки ко­ров и гу­сей.

Но Бо­бику жи­лось ку­да луч­ше, чем Су­сан­ке. Бо­бик ел хрус­тя­щие ро­гали­ки с мас­лом, а Су­сан­ка су­хие кор­ки гло­дала. Бо­бик ла­кал сме­тану, а Су­сан­ка хле­бала тю­рю — хлеб­ные кор­ки, раз­мо­чен­ные в во­де. Бо­бик спал на шёл­ко­вой по­душ­ке в свет­лой, тёп­лой гор­ни­це, а Су­сан­ка с ко­рова­ми в хле­ву на ста­ром-прес­та­ром, на­битом со­ломой меш­ке.

У Ку­жей­ки вмес­то сер­дца бы­ла в гру­ди ко­черыж­ка, да, да, са­мая нас­то­ящая ко­черыж­ка. Че­го же ждать хо­роше­го от че­лове­ка с ко­черыж­кой в гру­ди? А у Су­сан­ки сер­дце бы­ло доб­рое-пре­доб­рое. Ей хо­телось, что­бы всем на све­те жи­лось хо­рошо и ник­то ни­кого не оби­жал.

Во­дяным всё бы­ло из­вес­тно: и что Ку­жей­ка оби­жа­ет, го­лодом мо­рит си­роту и каж­дый ве­чер от­пи­ра­ет боль­шой ко­ваный сун­дук и счи­та­ет та­леры. А ус­та­нет счи­тать, спать на сун­дук ло­жит­ся — бо­ит­ся, как бы его не ог­ра­били.

От­ку­да во­дяные это зна­ли, труд­но ска­зать. Мо­жет, в лун­ные но­чи вы­леза­ли из во­ды и заг­ля­дыва­ли к Ку­жей­ке в окош­ко?

Ког­да Су­сан­ка пас­ла ко­ров на при­реч­ном лу­гу, во­дяные вы­совы­вали из во­ды смор­щенные мор­дочки и с лю­бопытс­твом та­ращи­лись на неё: дав­но не ви­дыва­ли они та­кой доб­рой де­воч­ки. Вы­лупят свои рыбьи гла­за, го­лова­ми ка­ча­ют, за ухом че­шут — ду­ма­ют, как бы ей по­мочь. А де­воч­ка их не ви­дит. Они, ког­да за­хотят, ста­новят­ся не­видим­ка­ми.

В лун­ные но­чи во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та — их ре­бята вы­леза­ют из во­ды на ро­сис­тые лу­га, от цвет­ка к Цвет­ку хо­дят, ню­ха­ют и чи­ха­ют. Для них это са­мое боль­шое удо­воль­ствие.

Вот как-то лун­ной ночью выб­рался на про­гул­ку сам царь во­дяных. Царь-то царь, а от жа­бы не от­ли­чишь!

Брюш­ко выс­та­вил, с нож­ки на нож­ку пе­рева­лива­ет­ся, на ски­петр, как на пал­ку, опи­ра­ет­ся, лап­кой ко­рону при­дер­жи­ва­ет, не то с го­ловы упа­дёт, ука­тит­ся в тра­ву — и ищи её, сви­щи! К каж­до­му цвет­ку под­хо­дит, ню­ха­ет, чи­ха­ет и по брюш­ку се­бя гла­дит — бла­женс­тво!

Но царь был в ле­тах и по­это­му ско­ро ус­тал. Сел он под ло­пух от­дохнуть да и зас­нул. И до то­го креп­ко спал, что не за­метил, как сол­нце взош­ло и ог­ненным язы­ком сли­зало ро­су с лу­га. При­лете­ла пче­ла, за­жуж­жа­ла у не­го над ухом, и он прос­нулся. Смот­рит — и гла­зам сво­им не ве­рит: сол­нце вов­сю жа­рит, а ро­сы и в по­мине нет.

— Ой-ой-ой! — зах­ны­кал ста­рикаш­ка, и из глаз как из вед­ра хлы­нули слё­зы. — Что же мне, бед­но­му, де­лать?

А Су­сан­ка пас­ла ря­дом ко­ров, ус­лы­хала она: кто-то под ло­пухом пла­чет. По­дош­ла, нак­ло­нилась: бе­зоб­разная жа­ба си­дит, лап­ка­ми гла­за ути­ра­ет.

— Ты че­го пла­чешь? — спра­шива­ет она. — Жи­вотик бо­лит?

— Нет, не бо­лит у ме­ня жи­вотик. Ой-ой-ой!

— Мо­жет, го­лов­ка бо­лит?

— И го­лов­ка у ме­ня не бо­лит. А пла­чу я от­то­го, что вы­сох­ла на лу­гу ро­са. Ой-ой-ой!

— Есть о чём пла­кать! Ночью но­вая вы­падет. Вот смеш­ная жа­ба!

— Вов­се я не жа­ба, а царь под­водно­го царс­тва. И те­перь — ой-ой-ой! — не дой­ду я до Вис­лы, не по­паду в свой дво­рец — ой-ой-ой!

— По­чему не дой­дёшь? Вис­ла-то вот она, в двух ша­гах.

— Не зна­ешь ты, Су­сан­ка, что мы, во­дяные, мо­жем хо­дить по лу­гу толь­ко в лун­ные но­чи, ког­да ро­са ля­жет. А нет ро­сы — мы по­гиб­ли! Ой-ой-ой! — опять зах­ны­кал во­дяной.

По­жале­ла его Су­сан­ка и го­ворит:

— Не плачь, я от­не­су те­бя к реч­ке.

— Прав­да? — об­ра­довал­ся во­дяной царь.

— Ко­неч­но, прав­да!

— А те­бе не про­тив­но? Ведь я по­хож на бе­зоб­разную жа­бу.

Су­сан­ка зас­ме­ялась в от­вет, взя­ла его ос­то­рож­но в ру­ки и по­нес­ла к реч­ке. Нак­ло­нилась над вод­ной гладью и бе­реж­но опус­ти­ла его в во­ду. А во­да за­бур­ли­ла, вспе­нилась, и из глу­бины ста­ли выс­ка­кивать оза­бочен­ные во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та — их ре­бята. Они-то ду­мали, их ца­ря съ­ел на лу­гу а­ист. В под­водном царс­тве сто­ял стон, плач, вы­веси­ли тра­ур­ные фла­ги и уже по­гова­рива­ли о вы­борах но­вого ца­ря из чис­ла са­мых ста­рых во­дяных. То-то бы­ла ра­дость и ве­селье, ког­да их царь бла­гопо­луч­но плюх­нулся в во­ду. Зна­чит, он жив! Зна­чит, не съ­ел его а­ист! Да здравс­тву­ет Су­сан­ка — спа­ситель­ни­ца во­дяно­го ца­ря!

А бе­зоб­разная жа­ба пог­ру­зилась в во­ду и прев­ра­тилась в са­мого нас­то­яще­го ца­ря: в зо­лотой ко­роне, со ски­пет­ром в ру­ках, в пур­пурной ман­тии и алых узор­ча­тых шта­ниш­ках, с боль­шим брюш­ком, в зла­тот­ка­ных туф­лях.

— Ти­хо! — прос­кри­пел во­дяной царь пе­ресох­шим го­лосом и гроз­но взгля­нул на тол­пы ли­ку­ющих под­данных.

А под­данные — взрос­лые и де­ти — кри­чали, виз­жа­ли, во­пили, ве­реща­ли и ква­кали от ра­дос­ти. И ти­хая реч­ка на­поми­нала бо­лото, ко­торое киш­мя ки­шит ля­гуш­ка­ми.

— Ти­хо! — пе­рек­ва­кал на­конец всех во­дяной царь и уда­рил ски­пет­ром по во­де.

И нас­ту­пила та­кая ти­шина, что слыш­но бы­ло, как над во­дой про­лете­ла стре­коза. А царь снял ко­рону, пок­ло­нил­ся де­воч­ке и ска­зал:

— Го­вори, Су­сан­ка, чем те­бя наг­ра­дить за то, что ты спас­ла мне жизнь?

Су­сан­ка прыс­ну­ла в ку­лак и го­ворит:

— Спа­сибо, во­дяной царь! Не на­до мне ни­какой наг­ра­ды.

Уди­вились во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та, за­шушу­кались под во­дой: «Слы­шали? От наг­ра­ды от­ка­зыва­ет­ся! Ну и де­ла!» Но боль­ше всех уди­вил­ся сам царь и стал че­сать ски­пет­ром за ухом.

— Про­си че­го хо­чешь: зо­лота, дра­гоцен­ных кам­ней!

— Спа­сибо, ни­чего мне не на­до, — от­ка­зыва­ет­ся Су­сан­ка.

— Чем же мне наг­ра­дить те­бя? — за­бес­по­ко­ил­ся царь.

— Поз­воль мне на твоё царс­тво пос­мотреть, — ска­зала де­воч­ка.

— Доб­ро по­жало­вать! — прос­кри­пел во­дяной царь.

Но Су­сан­ка в не­реши­тель­нос­ти сто­ит на бе­регу, с но­ги на но­гу пе­реми­на­ет­ся.

— Толь­ко вот что… Кто мо­их гу­сей и ко­ров пос­те­режёт, по­ка я у те­бя в гос­тях бу­ду? Ко­ли зай­дут они в пше­ницу, хо­зя­ин ме­ня побь­ёт и есть не даст.

Во­дяной царь че­сал-че­сал ски­пет­ром за ухом, ду­мал-ду­мал, а ког­да при­думал, ска­зал так:

— Не вол­нуй­ся, Су­сан­ка! У ме­ня го­лова на пле­чах не для ук­ра­шения.

И в до­каза­тель­ство то­го, что го­лова у не­го слу­жит не для ук­ра­шения, при­казал во­дяным пас­ти ко­ров да гля­деть в оба, что­бы они не пот­ра­вили пше­ницу. И за гу­сями сле­дить, что­бы их во­да не унес­ла.

Ска­зано — сде­лано. Вы­лез­ли во­дяные из ре­ки и пош­ли ис­полнять цар­ский на­каз. А де­воч­ка от­важно спус­ти­лась с во­дяным ца­рём в омут. И ей ни­чуточ­ки не бы­ло страш­но.

На дне ре­ки сто­ял цар­ский дво­рец.

Гля­нула Су­сан­ка на дво­рец, и у неё дух зах­ва­тило. А в по­кои вош­ла — обом­ле­ла: сте­ны там мра­мор­ные, по­тол­ки але­бас­тро­вые, на по­лу ле­жат ков­ры мяг­кие, узор­ча­тые, кру­гом зо­лото, се­реб­ро, ал­ма­зы свер­ка­ют!

У Су­сан­ки гла­за раз­бе­жались. А трон-то! Из чис­то­го зо­лота, дра­гоцен­ны­ми кам­ня­ми ук­ра­шен. От­ку­да-то ти­хая му­зыка ль­ёт­ся и мяг­кий лун­ный свет стру­ит­ся. Вмес­то пор­ха­ющих пти­чек вок­руг пла­ва­ют зо­лотые и крас­но­пёрые рыб­ки и по­махи­ва­ют хвос­ти­ками с зо­лотой бах­ро­мой. Рыб­ки по­хожи на див­ные цве­ты — на зо­лотис­тые и алые хри­зан­те­мы.

Ря­дом с тро­ном ко­лыбель сто­ит, зо­лотой пар­чой оби­та, жем­чу­гами с фа­соли­ну ве­личи­ной усы­пана. В ко­лыбе­ли но­ворож­дённый во­дянё­нок — цар­ский ре­бёнок. Цар­ский ми­нистр но­вого под­данно­го во­дяны­ми зна­ками в кни­гу за­писы­ва­ет.

У ма­хонь­ко­го во­дянён­ка брюш­ко круг­лень­кое, лап­ки кро­шеч­ные, пе­репон­ча­тые. Ле­жит де­тёныш в крас­ных пе­лён­ках и ра­кови­ной иг­ра­ет, а из ра­кови­ны ль­ёт­ся му­зыка и сон на­вева­ет — луч­ше вся­кой ко­лыбель­ной уба­юки­ва­ет!

Толь­ко как жа­бу ни об­ря­жай, как ни ук­ра­шай, а она бе­зоб­разной жа­бой ос­та­нет­ся.

— Возь­ми из ко­лыбе­ли мо­его сы­ноч­ка, по­целуй три ра­за в лоб и к сер­дцу приж­ми! — слы­шит Су­сан­ка скри­пучий го­лос во­дяно­го ца­ря.

Пос­лу­шалась де­воч­ка. Вы­нула из ко­лыбе­ли де­тёны­ша, по­цело­вала три ра­за в лоб и к сер­дцу при­жала. Что за ди­во! Из бе­зоб­разной жа­бы прев­ра­тил­ся он в хо­рошень­ко­го го­лубог­ла­зого маль­чу­гана. Толь­ко на ру­ках пе­репон­ки, как у ут­ки.

— Ты доб­рая де­воч­ка! — пох­ва­лил её во­дяной царь.

Над Су­сан­кой в ве­сёлой пляс­ке кру­жились зо­лотые рыб­ки. А из боль­ших ра­ковин стру­илась му­зыка. Это бы­ло очень кра­сиво.

— Ты доб­рая де­воч­ка! — пов­то­рил во­дяной царь. — Я хо­чу наг­ра­дить те­бя. Я знаю, хо­зя­ин бь­ёт те­бя и мо­рит го­лодом. Ска­жи толь­ко сло­во, и я ве­лю сво­им прид­ворным за­манить его в во­ду и уто­пить, ког­да он бу­дет пь­яный воз­вра­щать­ся до­мой.

— Нет, нет, не на­до! Не де­лай это­го! — взмо­лилась де­воч­ка.

Во­дяной царь очень уди­вил­ся и стал че­сать ски­пет­ром за ухом. Во­дяные рты ра­зину­ли. А зо­лотые рыб­ки пе­рес­та­ли тан­це­вать и ус­та­вились на де­воч­ку круг­лы­ми гла­зами.

— Нет так нет! — ска­зал царь. — Спа­сибо те­бе за всё. А те­перь воз­вра­щай­ся на зем­лю. По­годи, по­годи! — спох­ва­тил­ся он. — Ко­ли не хо­чешь, что­бы мои прид­ворные уто­пили это­го без­дель­ни­ка и пь­яни­цу Ку­жей­ку, возь­ми в наг­ра­ду столь­ко зо­лота и дра­гоцен­ных кам­ней, сколь­ко уне­сёшь с со­бой, — и по­казал ски­пет­ром на боль­шой сун­дук, с вер­хом на­пол­ненный зо­лотом и дра­гоцен­ны­ми кам­ня­ми. От сун­ду­ка та­кое си­яние ис­хо­дило, что Су­сан­ка да­же заж­му­рилась.

— Спа­сибо, во­дяной царь! За доб­ро доб­ром пла­тят, а не зо­лотом и дра­гоцен­ны­ми кам­ня­ми. Не нуж­ны мне твои бо­гатые да­ры.

Во­дяной царь не Мо­жет взять в толк, что это зна­чит, и в не­до­уме­нии че­шет ски­пет­ром за ухом. За ним за­чеса­лись все во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та — их ре­бята. А зо­лотые рыб­ки опять удив­лённо ус­та­вились на де­воч­ку.

Царь ду­мал-ду­мал, по­том ска­зал:

— Поз­вать сю­да прид­ворно­го фи­лосо­фа! Пусть рас­толку­ет нам от­вет де­воч­ки.

Явил­ся прид­ворный фи­лософ. Во­дяной как во­дяной, толь­ко не та­кой тол­стяк и ко­ротыш­ка, и на но­су оч­ки поб­лёски­ва­ют, а под мыш­кой — тол­стен­ная кни­га. Лис­тал он, лис­тал свою кни­гу: от­вет на Су­сан­ки­ны сло­ва ис­кал. На­конец на­шёл и го­ворит:

— В кни­ге на­писа­но: де­воч­ка от­ве­тила так по­тому, что у неё доб­рое сер­дце, — и зах­лопнул кни­гу.

— Пов­то­ри-ка, что она ска­зала, а то я уже за­был, — при­казал царь.

— За доб­ро доб­ром пла­тят, а не зо­лотом.

— Ага! — вос­клик­нул во­дяной царь и об­легчён­но вздох­нул: те­перь он всё по­нял.

— Ага! — пов­то­рили за ним хо­ром все во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та — их ре­бята.

Зо­лотым рыб­кам то­же очень хо­телось ска­зать «Ага!», но они не уме­ли го­ворить и толь­ко пус­ка­ли се­реб­ря­ные пу­зыри.

Сам во­дяной царь по­шёл про­вожать Су­сан­ку до гра­ниц сво­их вла­дений.

А ког­да они ста­ли про­щать­ся, Су­сан­ка и го­ворит:

— На­конец-то я вспом­ни­ла, о чём хо­тела те­бя про­сить, все­могу­щий во­дяной царь.

А во­дяной в от­вет:

— Го­вори, Су­сан­ка! Тре­буй че­го хо­чешь!

И нас­ту­пила та­кая ти­шина, что слыш­но бы­ло, как над во­дой про­лете­ла стре­коза. Всех раз­би­рало лю­бопытс­тво: о чём поп­ро­сит Су­сан­ка.

— Ты ведь зна­ешь, из го­да в год раз­ли­ва­ет­ся вес­ной Вис­ла, под­мы­ва­ет бе­рега и от­ни­ма­ет у кресть­ян зем­лю. Сде­лай так, что­бы Вис­ла боль­ше не оби­жала бед­ных лю­дей.

Не сра­зу от­ве­тил во­дяной царь — до то­го ого­роши­ла его прось­ба де­воч­ки. И, как всег­да в зат­рудни­тель­ных слу­ча­ях, стал че­сать ски­пет­ром за ухом. Вот чу­дач­ка! Ей зо­лото и дра­гоцен­ные кам­ни да­ют, зло­го хо­зя­ина уто­пить пред­ла­га­ют, а она о нез­на­комых лю­дях за­ботит­ся — про­сит, что­бы Вис­ла зем­лю у них не от­ни­мала.

— Будь по-тво­ему! — мол­вил во­дяной царь, взмах­нул ски­пет­ром и ис­чез в глу­бине.

Во­дяные вы­вели Су­сан­ку на бе­рег, и она до ве­чера пас­ла на при­реч­ном лу­гу ко­ров и гу­сей.

А ве­чером пох­ле­бала тю­рю, пог­рызла су­хую ко­роч­ку, заб­ра­лась в хлев и лег­ла на ста­рый-прес­та­рый, на­битый со­ломой ме­шок.

Креп­ко спа­ла де­воч­ка, а ут­ром ка­жет­ся ей — со­лома ка­кая-то твёр­дая и жёс­ткая. Все бо­ка се­бе от­ле­жала. Заг­ля­нула она в ме­шок — мо­жет, ту­да ка­мень по­пал, и так и ах­ну­ла. Ба­тюш­ки-све­ты! Со­лома-то не со­ломен­ная, а зо­лотая! Каж­дая со­ломин­ка из чис­то­го зо­лота.

Смот­рят на не­видан­ную со­лому Зорь­ка, Пес­тру­ха, Кра­суля, Чер­ну­ша и мы­чат от удив­ле­ния:

«Му-му!»

По­дош­ли гу­си, шеи вы­тяну­ли и удив­лённо за­гого­тали:

«Га-га-га!»

Слы­шит хо­зя­ин, ко­ровы мы­чат, гу­си го­гочут, и ду­ма­ет: «Уж не вор ли в хлев заб­рался?» Схва­тил ду­бин­ку по­тол­ще и в хлев пос­пе­шил. Рас­пахнул дверь и с ра­зину­тым ртом зас­тыл на по­роге. Ну и чу­деса! Ме­шок-то не со­ломой, а зо­лотом на­бит.

Схва­тил хо­зя­ин пу­чок со­ломы, и в тот же миг зо­лотые со­ломин­ки прев­ра­тились в обык­но­вен­ные. Он цап ещё пу­чок, по­том ещё и ещё, и каж­дый раз то же са­мое: в ру­ках у не­го не зо­лото, а прос­тая со­лома. Бро­сит её, она упа­дёт со зво­ном и, как чис­тое зо­лото, си­яет.

— Кол­довс­тво, да и толь­ко! — злоб­но про­бур­чал Ку­жей­ка.

— Не кол­довс­тво это, хо­зя­ин! Это мне во­дяные по­дари­ли за то, что я их ца­ря спас­ла.

— Что ты ме­лешь? Ка­кого ещё ца­ря? — за­орал Ку­жей­ка на пас­тушку, а сам ду­ма­ет: «Уж не рех­ну­лась ли дев­ка?»

Су­сан­ка рас­ска­зала ему всё как бы­ло. И про под­водное царс­тво, и про та­мош­ние чу­деса, не ута­ила и прось­бу свою, что­бы Вис­ла не раз­ли­валась вес­ной и не от­ни­мала у бед­ня­ков зем­лю.

«Вот по­вез­ло ду­рёхе!» — по­зави­довал Ку­жей­ка си­роте и уны­ло поп­лёлся до­мой та­леры счи­тать. Счи­тал, счи­тал и со счё­та сбил­ся. Не до то­го ему нын­че бы­ло! Су­сан­ки­но бо­гатс­тво по­коя не да­вало.

По­бежа­ла по све­ту сла­ва про Су­сан­ку. И вот один ко­роль пос­лал к ней сва­тов. «Не­бось ко­роле­вам лег­че лю­дям доб­ро де­лать, чем прос­той пас­тушке», — рас­су­дила Су­сан­ка и сог­ла­силась вый­ти за­муж за ко­роля. Пог­ру­зила в ко­ролев­скую ка­рету ме­шок с зо­лотой со­ломой и ука­тила за три­девять зе­мель к сво­ему же­ниху.

Там сыг­ра­ли ве­сёлую свадь­бу, и ста­ла Су­сан­ка ко­роле­вой.

А Ку­жей­ка с той по­ры сов­сем по­кой по­терял, сна и ап­пе­тита ли­шил­ся. По­худел, по­седел, хо­зяй­ство заб­ро­сил, лю­бимо­го пса раз­лю­бил. Днём и ночью ме­шок с зо­лотой со­ломой ему ме­рещит­ся.

Пос­ле каж­дой лун­ной но­чи пол­за­ет он по ро­сис­той тра­ве, во­дяно­го ца­ря ищет. И вот од­нажды, ког­да он так пол­зал на чет­ве­рень­ках по мок­ро­му лу­гу, пос­лы­шал­ся из-под ло­пуха жа­лоб­ный писк. Заг­ля­нул он под ло­пух, а там бе­зоб­разная жа­ба си­дит, пла­чет, лап­ка­ми слё­зы ути­ра­ет.

— От­не­си ме­ня, по­жалуй­ста, к реч­ке! Я — во­дяной царь, — го­ворит она сквозь слё­зы.

«Ть­фу, ка­кая про­тив­ная жа­ба!» — сод­рогнул­ся от от­вра­щения Ку­жей­ка. И, что­бы не дот­ра­гивать­ся ру­кой, взял её брез­гли­во но­совым плат­ком и по­нёс к ре­ке. Вы­шел на бе­рег и как швыр­нёт в ре­ку. Жа­ба бул­тых в во­ду и в ца­ря прев­ра­тилась: в зо­лотой ко­роне, в пур­пурной ман­тии, с зо­лотым ски­пет­ром в ру­ках, в зла­тот­ка­ных туф­лях.

Во­да взба­ламу­тилась, за­бур­ли­ла, за­буль­ка­ла — это ли­кова­ли под­данные во­дяно­го ца­ря, что вер­нулся он цел и нев­ре­дим в своё реч­ное го­сударс­тво.

Во­дяной царь ко­рону сни­ма­ет, ве­лича­во Ку­жей­ке кла­ня­ет­ся и го­ворит:

— Ты ме­ня от смер­ти спас, го­вори, чем те­бя наг­ра­дить?

— О все­могу­щий во­дяной царь, наг­ра­ди ме­ня, как Су­сан­ну.

— Ну что ж! Это мож­но, — ска­зал царь и скрыл­ся под во­дой, а за ним пос­пе­шили во­дяные, во­дяни­цы и во­дяня­та — их ре­бята.

При­шёл Ку­жей­ка до­мой, ме­шок до от­ка­за со­ломой на­бил, на сун­дук с та­лера­ми взгро­моз­дил и лёг спать. Но не спит­ся скря­ге, зо­лото ему ме­рещит­ся. На­конец зас­нул, а ког­да прос­нулся, сол­нце уже взош­ло. Пер­вым де­лом по­щупал он ме­шок, внутрь заг­ля­нул, а там как бы­ла со­лома, так и есть. Ни­како­го зо­лота и в по­мине нет!

Опе­чалил­ся Ку­жей­ка, и, что­бы по­тешить своё сер­дце — вер­ней, не сер­дце, а ко­черыж­ку, ко­торая бы­ла у не­го в гру­ди, — так вот, что­бы по­тешить ко­черыж­ку, ре­шил он та­лера­ми по­любо­вать­ся. От­крыл сун­дук — и так и сел на пол! Чуть бо­гу ду­шу не от­дал. Сун­дук-то вмес­то зо­лотых мо­нет тру­хой до­вер­ху на­бит.

Так ли­шил­ся сво­его бо­гатс­тва жад­ный Ку­жей­ка.

Случайные и неслучайные рекомендации: