Обо­ротень из ста­рого хра­ма

В дав­ние, дав­ние вре­мена сто­ял в од­ной де­рев­не ста­рый храм. И все бы­ло бы ни­чего, ес­ли бы не по­селил­ся в том хра­ме обо­ротень. Ста­ли лю­ди бо­ять­ся к хра­му под­хо­дить: то по­кажет­ся им, что сту­пени скри­пят, а то вро­де и сме­ет­ся кто-то. Жуть, да и толь­ко!

Вот как-то раз соб­ра­лись жи­тели де­рев­ни в до­ме у ста­рей­ши­ны, ду­мать ста­ли, как обо­рот­ня ус­ми­рить. И так при­киды­вали, и эдак, а ни­чего ре­шить не мог­ли. Кто же по собс­твен­ной во­ле ночью в храм пой­дет? А в это са­мое вре­мя при­шел в де­рев­ню тор­го­вец сна­добь­ями. Зва­ли его Та­сукэ, был он мо­лод, а по­тому ни­чего не бо­ял­ся.
— Да не­уже­ли ник­то с обо­рот­нем спра­вить­ся не мо­жет? — по­жал пле­чами Та­сукэ.
— Лад­но, по­могу вам — сам в храм пой­ду.

Дож­дался он но­чи и в храм от­пра­вил­ся. А осенью но­чи ти­хие: ни зву­ка кру­гом. Си­дел Та­сукэ в хра­ме, си­дел, скуч­но ему ста­ло, он и зев­нул. Да так гром­ко! За­пело эхо на всю ок­ру­гу, все вто­рит, вто­рит, ос­та­новить­ся не мо­жет. На­конец, стих­ло все. Ви­дит Та­сукэ — сто­ит пе­ред ним обо­ротень, улы­ба­ет­ся.
— Ты кто та­кой? — спра­шива­ет. — Смель­чак, что ли? Один ко мне при­шел?
— Ко­неч­но, один. А то с кем же? — не по­нял Та­сукэ и сно­ва зев­нул.

Ото­ропел обо­ротень:
— Так ты что же, ме­ня не бо­ишь­ся?
— Что зна­чит бо­ять­ся? — не по­нял Та­сукэ.
— Чу­дак ты, да и толь­ко! — за­хихи­кал обо­ротень. — Все лю­ди на све­те че­го-ни­будь бо­ят­ся. Вот ты че­го бо­ишь­ся?
— От­стань от ме­ня, — рас­сердил­ся Та­сукэ. — Не возь­му в толк, о чем ты речь ве­дешь.

При­мос­тился обо­ротень ря­дом с Та­сукэ и объ­яс­нять при­нял­ся:
— По­нима­ешь, — го­ворит, — ты обя­затель­но че­го-ни­будь бо­ять­ся дол­жен. Вот я, к при­меру, обо­ротень. Ме­ня все бо­ят­ся, по­тому в храм не хо­дят.
— Кто ты? Обо­ротень? — пе­рес­про­сил Та­сукэ. — Ни­ког­да бы не по­верил!
— Да, я — обо­ротень, — гор­до от­ве­тил тот. — Ты то­же ме­ня дол­жен бо­ять­ся!
— Ну вот еще! — от­ве­тил Та­сукэ. — Ду­рак я что ли те­бя бо­ять­ся. Уж ес­ли я че­го и бо­юсь, то это зо­лотых мо­нет. Как уви­жу — му­раш­ки по ко­же.
— Ну, я же го­ворил, го­ворил! — об­ра­довал­ся обо­ротень. — Все на све­те че­го-ни­будь бо­ят­ся.
— Все? — не по­верил Та­сукэ. — И ты то­же?
— Я? — за­думал­ся обо­ротень. — По прав­де го­воря, бо­юсь я ва­реных бак­ла­жанов. За­пах у них про­тив­ный, с ума ме­ня сво­дит. Пос­мотрел обо­ротень в окош­ко, за­торо­пил­ся. — Све­та­ет уже, по­ра мне ухо­дить, — го­ворит. — При­ходи зав­тра — я те­бя пу­гать бу­ду!

На сле­ду­ющую ночь Та­сукэ сно­ва от­пра­вил­ся в храм. Зах­ва­тил он с со­бой боль­шой чан с крыш­кой и мно­го-мно­го бак­ла­жанов при­нес. Сва­рил их, крыш­кой зак­рыл и ждать стал, ког­да обо­ротень по­жалу­ет. В пол­ночь явил­ся обо­ротень. Идет, по­том об­ли­ва­ет­ся. Прис­мотрел­ся Та­сукэ по­луч­ше, ви­дит — не­сет обо­ротень боль­шой ме­шок. От­ды­шал­ся и го­ворит:
— Ну, го­товь­ся, сей­час я те­бя пу­гать бу­ду! Вы­нул он из меш­ка горсть зо­лотых мо­нет и в Та­сукэ швыр­нул.
— Ну что, страш­но те­бе? — спра­шива­ет. — Сей­час еще страш­нее бу­дет!
Бро­сил­ся Та­сукэ от обо­рот­ня, бе­га­ет по хра­му и кри­чит:
— Ой, бо­юсь! Ах, бо­юсь! Об­ра­довал­ся обо­ротень. — Все че­го-ни­будь бо­ят­ся! — кри­чит.

Бе­гал Та­сукэ по хра­му до тех пор, по­ка обо­ротень весь пол зо­лотом не усь­шал. А по­том под­бе­жал к ча­ну, да крыш­ку-то и от­крыл. Выр­вался от­ту­да пар, и на­пол­нился храм за­пахом ва­реных бак­ла­жанов. По­мор­щился обо­ротень, за­дер­гался весь, а по­том оп­ро­метью из хра­ма бро­сил­ся. Вы­бежал в сад, да за де­рево схва­тил­ся, глядь — и в гриб прев­ра­тил­ся, боль­шой-пре­боль­шой. Об­ра­дова­лись жи­тели де­рев­ни, что от обо­рот­ня из­ба­вились. На­купи­ли у Та­сукэ в бла­годар­ность мно­го-мно­го трав и сна­добий. А по­том пош­ли в храм зо­лотые мо­неты со­бирать. Смот­рят — а это и не мо­неты вов­се. а гри­боч­ки. Так ни с чем они и уш­ли. А Та­сукэ даль­ше от­пра­вил­ся, и вез­де об обо­рот­не из ста­рого хра­ма рас­ска­зывал.

А что же ста­ло с боль­шим гри­бом?

Он, го­ворят, до сих пор у хра­ма сто­ит. Сна­чала его съ­есть хо­тели, да раз­ду­мали: мо­жет, он ядо­витый, раз обо­рот­нем рань­ше был?