Добро пожаловать!

Народные и авторские произведения размещены на сайте исключительно в ознакомительных и/или образовательных целях

Шапка невидимка

Дав­ным-дав­но в до­лине меж­ду двух вы­соких гор, пок­ры­тых ле­сами, пол­ны­ми вся­ких зве­рей и птиц, оре­хов и ягод, жил хо­лос­той хан. «На­до же­нить­ся!» — все ча­ще ду­мал он.

— На­до же­нить­ся! — ска­зал хан од­нажды во все­ус­лы­шание и по­ехал ис­кать се­бе же­ну. Ис­кал од­ну, на­шел двух. Ре­шил хан ис­пы­тать их. Соб­рался съ­ез­дить на даль­ние пас­тби­ща, на вы­гоны, а же­нам на­казы­ва­ет:

— По­ка я бу­ду ос­матри­вать свои бес­числен­ные ста­да, свои нес­метные та­буны, сшей­те мне по де­сять дэ­гэлов.

Так ска­зав, сел на ко­ня и ус­ка­кал.

Взя­лись за де­ло мо­лодые хан­ские же­ны. День не от­ды­ха­ют, ночь не спят. Сши­ли по де­сять дэ­гэлов.

На дру­гой день воз­вра­тил­ся хан, стал дэ­гэлы ос­матри­вать; стал их ру­ками пе­реби­рать, на­радо­вать­ся не мо­жет: и кра­сивы все, как на под­бор, и теп­лы, и швов не ви­дать, — сра­зу и не по­веришь, что че­лове­чес­ким уме­ни­ем да ста­рани­ем сде­ланы.

Не ус­ту­пили друг дру­гу хан­ские же­ны в ру­коде­лии. А ког­да ста­ли они по­давать ха­ну ку­шания, тот вко­нец рас­те­рял­ся, язык прог­ло­тил, ска­зать не мо­жет: чье уго­щение вкус­нее.

Тут и осень по­дош­ла. Хан го­ворит как-то ут­ром: «По всем при­метам — мно­го нын­че в тай­ге оре­хов да ягод. По­ка я ди­чины до­буду, со­бери­те воз кед­ро­вых ореш­ков и воз смо­роди­ны. А са­мое глав­ное — не смей­те ни од­но­го оре­ха, ни од­ной яго­ды от­ве­дать».

Соб­ра­ли же­ны воз оре­хов, ста­ли со­бирать смо­роди­ну, да­леко раз­бре­лись в раз­ные сто­роны. Вдруг од­на из них го­лос по­дала.

— Ско­рее иди сю­да! — кли­чет. При­бежа­ла вто­рая на зов и ви­дит: ви­сят на вет­ке две оди­нако­вые смо­родин­ки, как две кап­ли во­ды по­хожие друг на дру­га. Пе­рег­ля­нулись хан­ские же­ны и ре­шили: «Съ­едим по ягод­ке, а ха­ну не ска­жем». Так они и сде­лали. Но ед­ва вер­ну­лись до­мой, как од­на го­ворит:

— У ме­ня ре­бенок бу­дет.

— Ты про­из­несла вслух сло­ва мо­их сом­не­ний, — под­хва­тила на­чатый раз­го­вор вто­рая же­на. — Я то­же жду ре­бен­ка. А ви­нова­ты в этом две смо­роди­новые яго­ды, ко­торые мы с то­бой съ­ели, ута­ив от ха­на.

Нас­ту­пила вес­на, и хан­ские же­ны ро­дили в один и тот же день маль­чи­ков, по­хожих друг на дру­га, как две яго­ды смо­роди­ны.

Ста­ли де­ти друж­но под­растать, ста­ли де­лить по­полам за­бавы и ми­молет­ные оби­ды. Ви­дели их толь­ко вмес­те, и нич­то не пред­ве­щало бе­ды. Но ед­ва ис­полни­лось маль­чи­кам по пят­надца­ти лет, как умер хан-отец. А вслед за ни­ми уш­ла в царс­тво мер­твых и мать од­но­го из маль­чи­ков.

С той по­ры на­чала ма­чеха оби­жать си­роту: кор­ми­ла объ­ед­ка­ми, оде­вала в об­носки, зас­тавля­ла де­лать са­мую гряз­ную ра­боту. А маль­чи­ков все рав­но нель­зя бы­ло ожес­то­чить, еще друж­нее ста­нови­лись они.

Вот ис­полни­лось брать­ям по во­сем­надца­ти лет. Стре­ляли они од­нажды из лу­ка и ре­шили це­лить­ся в пень, что сто­ял пос­ре­ди дво­ра. Выс­тре­лил си­рота — раз­нес в ще­пу шап­ку пня. Выс­тре­лил брат — увяз­ла стре­ла в по­дош­ве пня.

Под­бе­жал па­рень, вы­нул увяз­шую стре­лу и ви­дит: ка­па­ет с на­конеч­ни­ка гниль по­полам с во­дой. Спра­шива­ет свод­ный брат у си­роты:

— По­чему креп­кий с ви­ду пень на по­вер­ку ока­зал­ся столь гни­лым?

— Пос­ле смер­ти ха­на-ба­тюш­ки, пос­ле смер­ти мо­ей ма­туш­ки прог­ни­ла в на­шем до­ме при­вязан­ность меж­ду людь­ми од­но­го оча­га, — от­ве­ча­ет си­рота. — Ста­ла твоя мать кор­мить ме­ня объ­ед­ка­ми, оде­вать в об­носки. Од­но от те­бя скры­вали, дру­гого ты прос­то не за­мечал.

— Ес­ли мать спо­соб­на на та­кое зло­дей­ство — я не по­щажу и ма­тери! — схва­тил­ся свод­ный брат за меч.

— Не то­ропись со­вер­шить не­поп­ра­вимое, — удер­жал его си­рота. — Луч­ше по­моги мне уй­ти со дво­ра не­заме­чен­ным. Ес­ли уда­ча не ос­та­вит ме­ня, ес­ли я вновь об­ре­ту свою знат­ность в иных кра­ях, то жди от ме­ня вес­точку и пос­ко­рее при­ез­жай.

Ут­ром встал си­рота вмес­те с за­рею, зат­кнул обе по­лы дра­ного дэ­гэла за по­яс и, поп­ро­щав­шись с бра­том, за­шагал в сто­рону юго-за­пада.

Идет он да идет, ша­га­ет да ша­га­ет. Днем бре­дет, ночью у до­роги кос­тер раз­жи­га­ет и но­чу­ет, а с вос­хо­дом сол­нца — вновь на но­гах, вновь в пу­ти. Идет даль­ней до­рогой, ни встреч­но­го пут­ни­ка, ни заб­лудшей ско­тины, ни оди­нокой юр­ты — ни­чего не вид­но.

Вот уже и мя­со су­шеное кон­чи­лось, и но­ги под­ко­сились на подъ­еме в го­ру, а он все идет да идет. На­конец, че­рез мно­го дней, счет ко­торым си­рота дав­но по­терял, повс­тре­чал­ся ему в сы­ром ле­су ста­рик, ру­бив­ший суш­няк на дро­ва. По­дошел к не­му си­рота, поз­до­ровал­ся.

— От­ку­да ты та­кой ху­дой и обор­ванный? — спро­сил ста­рик, раз­гля­дывая пут­ни­ка.

— Я иду с се­веро-вос­точной да­лекой сто­роны. Ока­зав­шись без­ло­шад­ным и без­домным, счи­таю сво­им то мес­то, где ос­та­нов­люсь и шап­ку по­ложу, — от­ве­ча­ет си­рота. — Не дашь ли ты мне на­пить­ся?

Дал ему ста­рик в ру­ки де­ревян­ный ту­есок, сто­яв­ший у ком­ля де­рева, в те­ни.

— Вы­пей на здо­ровье, — го­ворит.

От­пил си­рота ку­рун­ги из ту­ес­ка, а по­том как взял­ся за то­пор, так ста­рику и де­лать ста­ло не­чего. На­рубил па­рень-си­рота воз дров, а ста­рик на те­легу по­ложил ту­есок из бе­рес­ты, то­пор, дэ­гэл. Хо­тел бы­ло по­ложить и свер­ток из зве­риной шку­ры, но раз­ду­мал, за па­зуху су­нул.

— Будь мо­им гос­тем, — го­ворит ста­рик. — Уж боль­но ты сно­ровист и до ра­боты охоч. Та­кого бы мне по­мощ­ни­ка.

От­пра­вились они до­мой к ста­рику. По до­роге па­рень-си­рота и спра­шива­ет:

— Ста­рик, а что это ты за па­зуху по­ложил?

Ста­рик сму­тил­ся бы­ло, за­каш­лялся, с во­за спрыг­нул. Но де­лать не­чего, на­до от­ве­чать.

— Это са­мое цен­ное, что у ме­ня есть, — го­ворит.

Ска­зал он так, взял и вы­нул сши­тую из од­ной зве­риной шку­ры кра­сивую шап­ку. На­дел ста­рик ту шап­ку на го­лову и ис­чез, слов­но сквозь зем­лю про­валил­ся.

— Ви­дишь ли ме­ня? — спра­шива­ет.

— Не ви­дать ни те­бя, ни шап­ки, — от­ве­ча­ет па­рень-си­рота.

— По­тому что это шап­ка не прос­тая, а вол­шебная, — го­ворит ста­рик. Снял шап­ку с го­ловы, приш­ли они до­мой, ста­руха их у во­рот встре­тила.

Толь­ко с той по­ры ли­шил­ся па­рень-си­рота по­коя и сна. Все о шап­ке ду­ма­ет. А ста­рики ни­чего и не за­меча­ют. Пон­ра­вил­ся им ве­селый и смыш­ле­ный па­рень. «Будь на­шим сы­ном», — го­ворят. «Будь­те и вы мне, си­роте, за ро­дите­лей», — от­ве­ча­ет па­рень.

По вес­не соб­ра­лись ста­рик с наз­ва­ным сы­ном ехать все в тот же лес за дро­вами. Взял ста­рик клю­чи, отом­кнул око­ван­ный же­лезом сун­дук, вы­нул из не­го шап­ку-не­видим­ку и по­ложил ее за па­зуху.

При­нялись в ле­су ста­рый да мо­лодой за де­ло. С ут­ра дро­ва ру­бят, а на­махав­шись за день то­пора­ми, спят ночью как уби­тые. Пар­ню по но­чам сни­лось, днем меч­та­лось, как бы за­полу­чить эту шап­ку, но ста­рик не рас­ста­ет­ся с нею и на ма­лое вре­мя, все за па­зухой дер­жит.

Вот ста­ло сол­нце при­пекать. Нес­подруч­но ста­ло в теп­лой одеж­де ра­ботать. Ски­нул па­рень свой дэ­гэл. Гля­дя на не­го, снял свой дэ­гэл и ста­рик, за­сунул он шап­ку в ру­кав, за­пах­нул дэ­гэл и ря­дом с бе­рес­тя­ным ту­ес­ком по­ложил.

Ру­бит па­рень дро­ва, ру­бит, по­том по­дой­дет попь­ет ку­рун­ги из ту­ес­ка и опять за ра­боту. Ста­рик тем вре­менем смот­рит за пар­нем и ду­ма­ет: «Не вы­ходит наз­ва­ный сын из-под мо­ей во­ли, на шап­ку-не­видим­ку и не гля­дит да­же». Ус­по­ко­ил­ся ста­рик, стал наз­ва­ному сы­ну еще боль­ше ве­рить. А па­ренек тем вре­менем умом рас­ки­дыва­ет: «За­чем ста­рику шап­ка? — спра­шива­ет се­бя. — Про­лежит это сок­ро­вище без де­ла под рва­ным дэ­гэлом. Ни­како­го про­ку от нее не бу­дет. А ока­жись она в мо­их ру­ках, я бы и се­бя, и ста­риков ос­час­тли­вил. Не ру­били бы мы дро­ва не пок­ла­дая рук, не гну­ли бы спи­ну, не раз­ги­ба­ясь це­лыми дня­ми». Как-то го­ворит па­ренек:

— Пой­ду ку­рун­ги попью, а то во рту пе­ресох­ло.

Взял он в ру­ки бе­рес­тя­ной ту­есок, сам од­ним гла­зом на дэ­гэл, дру­гим на ста­рика смот­рит. Ви­дит — ста­рик не обо­рачи­ва­ет­ся, по­тянул­ся па­ренек к дэ­гэлу, раз­вернул его, схва­тил шап­ку, на­дел на го­лову и был та­ков!

Гля­нул ста­рик в сто­рону те­леги: нет наз­ва­ного сы­на. Схва­тил­ся за дэ­гэл — и шап­ки нет! Прим­чался ста­рик до­мой, спра­шива­ет у ста­рухи: не заг­ля­дывал ли, мол, наш наз­ва­ный сын в се­ление, но ста­руха толь­ко ру­ками всплес­ну­ла: «Ох, го­ре нам за гре­хи на­ши! Вид­но, и вправ­ду лю­ди го­ворят: чу­жого сы­на не усы­нов­ляй, чер­ный ва­лун за по­душ­ку не при­нимай». А ста­рик об­хва­тил го­лову ру­ками и шеп­чет: «Не дол­жен об­ма­нуть ме­ня наз­ва­ный сын, не дол­жен…»

Тем вре­менем па­рень вы­шел на боль­шую до­рогу и за­шагал в сто­рону юго-за­пада. Где ночь его зас­та­ла, там и пе­рено­чевал, с ут­ренним сол­нцем даль­ше от­пра­вил­ся. Дол­го он шел, на­конец ви­дит: ска­чет ему навс­тре­чу всад­ник на ар­га­маке. Иг­ра­ет под се­доком еще не объ­ез­женный конь, на дыб­ки вста­ет, хо­чет на­ез­дни­ка сбро­сить.

— От­ку­да и ку­да идешь, па­ренек? — кри­чит всад­ник.

— Из­да­лека, — от­ве­ча­ет па­рень-си­рота. — Дав­но уже у ме­ня ма­ковой ро­син­ки во рту не бы­ло. Вы бы от­ве­ли ме­ня до­мой, по­кор­ми­ли, ча­ем на­по­или. А я бы вам за это ко­ня объ­ез­дил, на скач­ках бы пер­вым при­шел.

— О чем ты го­воришь! — рас­сме­ял­ся всад­ник. — Мой ар­га­мак те­бя в два сче­та ски­нет.

— Гля­ди-ка на не­го, ка­кой рез­вый! — с из­девкой го­ворит па­рень-си­рота. — Я не од­но­го же­реб­ца-трех­летку объ­ез­дил. Но­ровис­тые бы­ли, как шел­ко­вые ста­ли. По­чему бы мне не удер­жать­ся и на ва­шем ко­не? По­чему бы не поп­ро­бовать?

Не ус­то­ял про­тив та­ких слов объ­ез­жа­ющий ко­ня всад­ник.

— Лад­но, — го­ворит, — пус­ти ко­ня вон до той гор­ки и воз­вра­щай­ся об­ратно. Я здесь по­дож­ду.

Вско­чил па­ренек-си­рота на ар­га­мака, пом­чался к гор­ке. Во всем пос­лу­шен конь но­вому на­ез­дни­ку — не ска­чет, а рас­сти­ла­ет­ся вет­ром над степью. Подъ­ехал па­рень к гор­ке, вы­нул шап­ку-не­видим­ку, на­дел и был та­ков! Смот­рит хо­зя­ин: нет ни его ар­га­мака, ни всад­ни­ка. Стал он в даль всмат­ри­вать­ся, стал ис­кать про­пажу. До ве­чера хо­дил по сте­пи, по­ка не от­ча­ял­ся. «Не че­ловек это был вов­се, а обо­ротень», — ре­шил хо­зя­ин ар­га­мака. А ког­да до­шел до та­кой до­гад­ки, то пе­репу­гал­ся, при­бежал до­мой, рас­ска­зал о слу­чив­шемся лю­дям. Но лю­ди от­ка­зались ему ве­рить.

Тем вре­менем па­ренек-си­рота, отъ­ехав по­даль­ше, снял шап­ку, взмах­нул плетью, пус­тил ко­ня во всю прыть. По­чувс­тво­вал конь под со­бой нас­то­яще­го се­дока, взвил­ся над степью, ручьи за ручьи не счи­та­ет, гор­ки за гор­ки не при­нима­ет, ле­са да пе­релес­ки меж ног про­пус­ка­ет. Мчит­ся конь це­лый день, мчит­ся дру­гой, а вок­руг ни од­но­го се­ления не ви­дать. На двад­ца­тый день пос­ледние съ­ес­тные за­пасы при­ел па­ренек-си­рота. На двад­цать пер­вый уви­дал у по­дош­вы боль­шой го­ры ста­рика-пас­ту­ха.

— Чь­их те­лят па­сешь, де­душ­ка? — спра­шива­ет па­ренек-си­рота.

— Хо­зяй­ских, — от­ве­ча­ет пас­тух. — А хо­зя­ева мои — очень бо­гатые лю­ди. Семь­де­сят лет я на них ра­ботаю, бо­гаче не встре­чал.

— А что ты, де­душ­ка, де­ла­ешь пос­ле то­го, как при­гонишь те­лят до­мой?

— За­пираю в за­гоне с вы­соким за­бором, — от­ве­ча­ет пас­тух. — По­том за­хожу в юр­ту, съ­едаю та­рел­ку мя­са, вы­пиваю чаш­ку чая, вы­хожу на ули­цу, стою, опер­шись на из­го­родь, та­бак по­кури­ваю. По­ка ку­рю, прис­матри­ваю за ко­рова­ми, ко­торых жен­щи­ны до­ят. Ес­ли ко­рова ля­гать­ся нач­нет, я ей но­ги свя­зываю сы­ромят­ным ре­меш­ком. Ес­ли бо­дать­ся при­мет­ся, на ро­га ве­рев­ку на­киды­ваю, к стол­бу при­маты­ваю. На том моя ра­бота и кон­ча­ет­ся.

Пус­тил па­ренек-си­рота сво­его ар­га­мака в степь пас­тись, по­менял­ся со ста­риком-пас­ту­хом одеж­дой, сел на его ло­шад­ку и пог­нал те­лят к юр­те бо­гача. За­пер пе­ре­оде­тый па­рень те­лят в за­гоне с вы­соким за­бором, за­шел в юр­ту, уви­дел сле­ва от оча­га та­рел­ку мя­са, съ­ел его, на­варис­тым буль­оном за­пивая, но так и не на­ел­ся.

За­метил это бо­гач и го­ворит:

— Что-то наш ста­рик се­год­ня силь­нее обыч­но­го про­голо­дал­ся. До­бавь­те ему мя­са.

На этот раз на­ел­ся па­рень до­сыта. Вы­шел, опер­ся на из­го­родь. Жен­щи­ны ко­ров до­ят, меж со­бой пе­рек­ли­ка­ют­ся. Но вот взбрык­ну­ла од­на ко­рова, мо­локо про­лила.

— Ста­рик, — зак­ри­чала ни­зень­кая свет­ло­воло­сая жен­щи­на, — иди сю­да ско­рее, спу­тай пес­труш­ке но­ги!

Стал па­рень спу­тывать ко­рове но­ги, а она возь­ми да ляг­ни его. Рас­сердил­ся па­рень, так схва­тил ко­рову за но­гу, что кость сло­мал.

По­бежа­ла ни­зень­кая жен­щи­на к бо­гачу жа­ловать­ся:

— Ста­рик-пас­тух так ух­ва­тил в сер­дцах пес­труш­ку, что она обез­но­жела.

Рас­сме­ял­ся бо­гач.

— С на­шим ста­риком что-то слу­чилось, — го­ворит сквозь смех. — Рань­ше та­рел­кой мя­са на­едал­ся, те­перь на­едать­ся пе­рес­тал. Рань­ше на не­го ник­то не жа­ловал­ся, те­перь при­бежа­ли. От­ку­да толь­ко у ста­рого си­ла взя­лась?

Рас­по­рядил­ся бо­гач за­бить ко­рову на мя­со и как сле­ду­ет угос­тить пас­ту­ха. А пар­ню толь­ко это­го и на­до. «На­ем­ся впрок, — ду­ма­ет про се­бя, — и мо­гу ска­кать на сво­ем ар­га­маке хоть на край све­та».

Выг­нал он ста­до на сле­ду­ющее ут­ро, це­лый день пас на при­воль­ных лу­гах, а ве­чером вер­нулся тем же пу­тем к под­ворью бо­гача, за­пер скот в за­гоне с вы­соким за­бором. А ког­да сел за стол, то опять не на­ел­ся од­ной та­рел­кой мя­са. Бо­гач толь­ко ру­ками раз­во­дит: «От­че­го этот ста­рик на ста­рос­ти лет об­жо­рой стал?»

Вы­шел па­рень на ули­цу, опер­ся на из­го­родь, труб­ку вы­нул.

— Ста­рик, — кри­чит вы­сокая чер­но­воло­сая жен­щи­на, — иди при­вяжи бод­ли­вую ко­рову, ни­как спра­вить­ся не мо­гу!

По­дошел па­рень к бу­рен­ке, взял­ся за ро­га, хо­тел бы­ло ве­рев­ку на­кинуть, но ко­рова мот­ну­ла го­ловой и свер­ну­ла се­бе шею.

По­бежа­ла чер­но­воло­сая жен­щи­на к бо­гачу.

— Мой гос­по­дин, — кри­чит, — пас­тух свер­нул бу­рен­ке шею! Что де­лать?

И вновь рас­сме­ял­ся бо­гач.

— Не ина­че, — го­ворит, — как наш ста­рик мо­лодеть на­чал!

За­коло­ли и эту ко­рову, ос­ве­жева­ли, на­вари­ли пол­ный ко­тел мя­са. На­ел­ся па­рень впрок, на­дел свою шап­ку и был та­ков!

Отыс­кал он в сте­пи сво­его ар­га­мака, осед­лал его и пус­тился в путь-до­рогу.

Хо­рошо от­дохнул ар­га­мак, на при­воль­ных лу­гах сил наб­рался. Ска­чет день, ска­чет два и ус­та­ли не зна­ет. Че­рез го­ры од­ним ма­хом пе­рес­ка­кива­ет, по до­линам ино­ходью идет.

Ехал па­рень, ехал и доб­рался до боль­шо­го се­ления. Хо­тел зай­ти в край­нюю юр­ту, а хо­зяй­ка выш­ла на крыль­цо, дверь за­пира­ет.

— Ку­да это вы на ночь гля­дя соб­ра­лись? — спра­шива­ет па­рень.

— Не са­ма иду — нуж­да ме­ня го­нит из до­ма в столь поз­дний час, — от­ве­ча­ет жен­щи­на. — Каж­дый ве­чер со­бира­ем­ся мы всем се­лени­ем и вы­бира­ем ха­на. Но вся бе­да в том, что рас­свет зас­та­ет на­шего из­бран­ни­ка мер­твым в его пос­те­ли.

— Впус­ти­те ме­ня в дом, — про­сит па­рень, — угос­ти­те ча­ем, а я вам пос­та­ра­юсь в бе­де по­мочь.

Так и сде­лала рас­то­роп­ная жен­щи­на и по­бежа­ла к ста­рей­ши­нам се­ления, рас­ска­зала им о сво­ем пос­то­яль­це. Пос­ла­ли ста­рей­ши­ны за пар­нем по­воз­ку на мяг­ком хо­ду, зап­ря­жен­ную па­рой луч­ших ло­шадей.

При­был па­рень на вы­боры но­вого ха­на, ви­дит: ник­то не то­ропит­ся ха­ном стать да на тот свет от­пра­вить­ся. На­конец выб­ра­ли са­мого бе­зот­ветно­го, вы­жив­ше­го из ума ста­рич­ка, по­вели его в хан­ские по­кои. По­шел вмес­те с ха­ном-ста­рич­ком и па­рень, прих­ва­тив шап­ку-не­видим­ку.

Смо­рил сон но­вого ха­на. А па­рень-си­рота на­дел шап­ку и сел у хан­ской пос­те­ли. Вот уже и рас­свет заб­резжил, и спать за­хоте­лось. В это вре­мя при­летел пе­пель­но-се­рый яс­треб, гля­нул на спя­щего ха­на ма­лино­вым оком и ис­чез. Ки­нул­ся па­рень к ха­ну-ста­рич­ку, а тот мертв.

Снял па­рень-си­рота шап­ку с го­ловы, вы­шел к лю­дям и го­ворит:

— Ви­нов­ник всех ва­ших бед — пе­пель­но-се­рый яс­треб с ма­лино­вым оком. Убей­те зло­дея — и за­живе­те без пе­чали и за­бот.

— Ты его уви­дал, те­бе с ним и спра­вить­ся бу­дет спод­ручней, — го­ворят ста­рей­ши­ны. Из­бра­ли они пар­ня-си­роту сво­им ха­ном, про­води­ли во дво­рец и ос­та­вили од­но­го.

На­дел па­рень шап­ку-не­видим­ку на го­лову, за­вер­нулся в ме­ха да в шел­ка и прос­пал до са­мого рас­све­та. А ког­да от­крыл гла­за, ви­дит: си­дит на по­докон­ни­ке пе­пель­но-се­рый яс­треб, по­водит ма­лино­вым оком, ищет но­вого ха­на и най­ти не мо­жет. Пус­тил па­рень стре­лу из лу­ка, вош­ла она в ма­лино­вое око, ска­тилась пти­ца мер­твой к но­гам пар­ня-си­роты. Сжег он яс­тре­ба, а пе­пел оси­новой ло­патой по вет­ру раз­ве­ял. По­том лег свой ут­ренний сон дос­мотреть, но не ус­пел гла­за зак­рыть, как ус­лы­шал зву­ки бэ­реэ, бэш­ху­ра, шум да гам, до­нося­щий­ся с ули­цы. «Не ина­че, — ду­ма­ет, — убить ме­ня хо­тят». На­дел шап­ку-не­видим­ку, ти­хонь­ко при­от­крыл дверь, выг­ля­нул и прис­лу­шал­ся.

На­роду на ули­це ви­димо-не­види­мо. Лю­ди пра­вую ру­ку под­ни­ма­ют. «Не ухо­ди от нас!» — кри­чат.

По­нял па­рень, что ни о ка­кой опас­ности и ре­чи не идет. Снял он свою шап­ку-не­видим­ку и пред­стал пе­ред на­родом.

— Не ухо­ди от нас! — зак­ри­чали лю­ди еще силь­нее преж­не­го. — Будь на­шим ха­ном, на­шим зас­тупни­ком!

— Ва­ши ста­рей­ши­ны ме­ня уже выб­ра­ли ха­ном на од­ну ночь, — от­ве­ча­ет па­рень.

— Не на­до нам на од­ну ночь, — за­гудел на­род, — ос­та­вай­ся на всю жизнь. Мы те­бя ни­куда не от­пустим.

— Но и удер­жать вы ме­ня не в си­лах, — рас­сме­ял­ся па­рень. На­дел он шап­ку-не­видим­ку на го­лову и ис­чез.

Под­данные толь­ко рты от­кры­ли в изум­ле­нии, а ког­да па­рень-си­рота снял шап­ку, то об­ра­дова­лись пу­ще преж­не­го. Уж боль­но им пон­ра­вилось, что но­вый хан вол­шебс­твом вла­де­ет. «Луч­ше­го ха­на и быть не мо­жет», — го­ворят.

Стал па­рень-си­рота нас­то­ящим ха­ном. Но не за­был он сво­его наз­ва­ного бра­та. Дал ему знать о се­бе. Пос­ле трех­ме­сяч­но­го пу­ти при­был наз­ва­ный брат в его вла­дения, ста­ли они вмес­те под­данны­ми уп­равлять, пра­вые су­ды вер­шить, зем­лю от нед­ру­гов за­щищать.

По хан­ско­му по­веле­нию ра­зыс­ка­ли слу­ги ста­рика-ле­сору­ба и его ста­руху. При­вез­ли их с боль­шим по­четом в хан­ский дво­рец. «Я же те­бе го­ворил, — об­ра­тил­ся ста­рик ко ста­рухе, — не мог об­ма­нуть ме­ня наз­ва­ный сын, не мог…»

Ста­ли они жить в бо­гатс­тве и до­воль­стве. Так го­ворят.

Случайные и неслучайные рекомендации: